Возвращение красоты

И вот улеглась как-то моя скорбь, и пришла на сердце простая тихая мысль: уйти, спрятать инструмент и уйти на три года. Предоставить все в руки Божии. Смириться, перетерпеть и молиться с любовью за Вадима этого с его… друзьями. Кто знает — чем еще все обернется? А потом — через три года вернуться и — если будет на то воля Божия — потихоньку обустраивать келейку. Господь поругаем не бывает.

На том и порешил…

Следующим летом я поехал в Одессу, повидаться с духовником — отцом Ионой. Поисповедовался, а потом, как обычно, стал советоваться по разным вопросам. Между прочим рассказал батюшке и про «свое» место для кельи, и про язычника Вадима, и про то, как он меня прогнал оттуда. Сказал, что я решил несколько лет не появляться там, и спросил: правильно ли? Батюшка подумал чуток и сказал: «Нет, ты наведывайся, наведывайся туда, может, его, язычника, лукавый и приберет куда-нибудь».

Жутко… за Вадима за этого. Но и радостно, потому что можно, стало быть, келейку устраивать! Можно! Радость такая на сердце сошла, словами не передать!

И все-таки до срока задуманного не получилось у меня побывать на Чардаклы-Баире. Не нарочно, но так уж вышло.

Прошло три года с того дня, как я нашел место для кельи. И вот — опять еду. Страшновато, но знаю, верю, что исполнится воля Божия. Может быть, молитвами отца Ионы все управится… После обеда добрался до места.

Тропа, которую три года назад протоптал Вадим, почти совсем заросла. Вода в роднике есть! Я переживал, потому что лето было засушливое. В гроте рядом с родником стоит старая одноместная палатка. Заглянул внутрь — очень тесная, выложенная камнями лежанка, на ней ветхая, запылившаяся «пенка» и большой закопченный казан. Больше ничего нет. Видно, что здесь давно никто не живет. В кострище лежит сломанная кассета и куча спутанной пленки… Чуть в стороне — огороженная камнями крохотная высадка и на ней одиноко торчащий, ощипанный, но уже отрастивший новые «шишки» — куст конопли. Понятно, что здесь жил какой-то индеец. Вот только когда он ушел и вернется ли — это вопрос. Но в любом случае — слава Богу за все!

Обошел окрестности — тихо. Нашел грот, где обитал Вадим. Устроено все добротно, основательно. От ветров грот отгорожен слегами, на них натянута тепличная пленка, внутри — уютное жилище с кострищем, дымоходом. Посередине к потолку подвешена сколоченная из буковых жердей кровать, вокруг все необходимое для жизни — чайник, кастрюльки, баклажки для воды, «пенки», одеяла, подстилки… Но похоже, и здесь давно никого не было.

Я вернулся к роднику, устроился неподалеку и вот — сижу, прислонившись к скале, и смотрю, слушаю блаженнейшую тишину…

Передо мной — залесенный склон и далеко внизу — полоса поля. Его не засеивали в этом году, и оно заросло разнотравьем. За полем, вдоль него, тянется тонкая полоса дороги. Вот она сворачивает к Мангупу и скоро теряется в лесу. Мангуп прямо напротив меня, громоздится своими утесами. Отсюда хорошо видны два из них — Дырявый и «Мыс ветров».

До самого горизонта, очерченные закатными тенями, лежат холмы, за ними в легкой дымке тянутся гряды дальних гор. Известковые скалы благодушно розовеют в закатных лучах, как старики, улыбающиеся младенческому лепету.

Тишина состоит из стрекотания кузнечиков, из набегающего по временам ветерка и шелеста листвы… из густого жужжания разных комах[71], торопящихся на ночлег и то и дело суетливо пролетающих мимо.

Перед самым закатом с непостижимой скоростью, со свистом и стрекотом начинают носиться стрижи. Вечереет…

Вот одна за другой зажигаются звезды. Первая — самая яркая, горит не мигая, уверенно и ровно. За ней появляются другие; они переливаются, вспыхивают разными цветами — красным, зеленым и синим… Кажется, что эти звезды вырезаны из фольги и где-то бесконечно далеко на них дует ветер и потому они переливаются.

Вместе со звездами просыпаются и начинают выводить свои трели сверчки. Сначала благообразно и чинно, каждый сам по себе: один, потом в отдалении ему вторит другой, третий… Они как будто хотят рассказать что-то важное, но вот начинают торопиться, спешить, перекрикивают друг друга и в конце концов уже трещат наперебой, так что в их надрывном гомоне ничего нельзя разобрать.

Наконец поднялась луна. Из багровой она постепенно сделалась белой, налилась и засияла во всем своем великолепии. В темноте свет ее так ярок, что на белый известняк скалы ложатся черные тени травы-сухостоя, кустов и деревьев.

Я сижу и молюсь, сокрушенно и радостно.

Как хорошо!..

Я не знаю, что будет дальше… Будет ли когда-нибудь на этом месте настоящий монашеский скит… или «частная» келейка приходского священника, временное убежище от суеты и молитвенное пристанище… а может быть, так и зарастет это место бурьяном, погрузится в привычный свой вековой сон… Но я знаю точно, что есть та высота, тот ясный и чистый свет, та радость неизреченная, к которой нужно, обязательно нужно стремиться, карабкаться, ползти — пусть даже со слезами, и со скорбью, и с премногими трудностями…