Возвращение красоты

Между тем случилось мне откопать несколько старинных крестов из Пафнутиевского колодца. История этого колодца такова. Он был заброшен при советской власти и летом 1992 года приведен в порядок. Причем, когда его начали чистить экскаватором, оказалось, что в иле скопилось бесчисленное множество крестов, образков и монет, брошенных в колодец паломниками за всю историю существования монастыря. Ил вывозили «камазами» в поле и сваливали в одном месте, а потом все желающие просеивали его и горстями уносили домой все, что сумели найти.

Я услышал эту историю уже зимой, когда ажиотаж давно схлынул. Нашелся «старожил», который показал мне место, где был высыпан ил, и, помолившись, мы откопали за несколько часов два образочка, пять или шесть старинных крестов и несколько монет.

Я знал, что у Ферапонта хранится целая коллекция «пафнутиевских» крестов, и потому, когда у одного крестика отломалось ушко, я решил обратиться к иноку за помощью. В северо-западной угловой башне у него было оборудовано что-то вроде крохотной мастерской, и я попросил его припаять ушко. Он согласился.

Прошла неделя, другая, а крестик все оставался у Ферапонта. Я дал себе зарок не напоминать ему об этом, однако в душе у меня копошилось неприятное чувство. Я не поддавался ему, но все же присутствие его в известной мере отравляло существование.

Наконец однажды, выходя из храма, я встретился с Ферапонтом, который молча протянул мне завернутый в бумажку крест. Мне стало как-то грустно и совестно за свои суетные, мелочные переживания, а главное, из-за того, что они не дают общаться с Ферапонтом по-прежнему сердечно и просто. В то же время я понимал, что по сути ничего не изменилось, что находящие искушения временны и нужно только уметь их перетерпеть, возлагая все упование на Бога…

После Рождества неожиданно началось повальное выселение паломников. Объяснялось это намечающимся ремонтом скитского храма святителя Льва Катанского, в котором располагалось паломническое общежитие. Настало время и мне отправляться домой.

Быстро были собраны нехитрые пожитки, получены в канцелярии рекомендательное письмо и деньги на дорогу…

Вечер 12 января был сырой и тихий. Наступившая оттепель скрадывала белизну снегов, и тьма вокруг казалась беспробудной и давней. Тарахтел, прогревая на холостых оборотах двигатель, грузовичок, который должен был отвезти нас в Козельск на станцию. Была минута — и я почти побежал прощаться с Ферапонтом, но потом вдруг осекся; мне подумалось: а кто я такой — друг, брат? Да не монах даже…

И я остался. Не побежал… А вскоре уже покачивался, подпрыгивал на ухабах наш грузовичок, и я с щемящей, светлой тоской смотрел на удаляющиеся во тьму, ставшие такими родными огоньки Оптиной пустыни.

«Успеется еще… — думал я. — Увидимся непременно». Увидимся. Вот только когда?..

УТЕШЕНИЕ

Потеплело как будто. Не июль, конечно, когда можно было с одной подстилкой отправиться в горы, не июль — ноябрь, и все же… Едва приметный, робкий вначале, потянул южный ветер, и все изменилось вдруг. Я ночью вышел на балкон. Тучи бегут торопливо, но это не здешние, чужие, я знаю… Я встречаю лицом сырую прохладу отступающей осени и понимаю, что такого больше не будет. Дальше придет зима.

В театре разброд, шатание умов и вялотекущая революция. Хочется все бросить, хотя бы ненадолго, как бумеранг. А ну его, в самом деле!..

Я хочу писать и боюсь не суметь рассказать о главном. Этот страх во мне так силен, что я подолгу не могу заставить себя взяться за «перо». И для писательства нужен воздух, а в городе душно, душно до обморока. И я решаюсь идти на Мангуп…

Вагоны электрички отремонтированы и выкрашены в веселенький голубой цвет. Не хватает только крокодила Гены с Чебурашкой на крыше. Где вы, герои мультяшные? В какой дыре зарабатываете гармошкой на хлеб и вино?..

Все. Новая жизнь началась. На платформе встречают «дружинники» с повязками красными на рукавах. Без билета не суйся. В вагонах духота несносная. Оконные рамы — новые, буковые — подогнаны тщательно… и вколочены все до одной насмерть. Ни ручек, ни шпингалетов — ни-че-го.

Хочешь — ломай ногти, выковыривай форточку, но не советую. Как бывший столяр.

Томительно тянется время; прячу глаза в пейзаж. Там перелески, холмы, поля голые, коровки сгрудились как щенята. Где их мамка? Вон — прохаживается вразвалку, с папироской в зубах, помахивает лениво плеточкой. Вороны за окном машут усердно крыльями, но отстают, и кажется, что летят медленно-медленно хвостами вперед…

Но, кажется, приехали.

Воробьи скачут озабоченно по платформе, тюкают в асфальт клювиками. Дернулась электричка — будто только того и ждали: усвиристели — докладывать кому-то, что видели.