Возвращение Мюнхгаузена (Повести, Новеллы)

Желваки под пятнами румянца, расползавшимися по всему лицу Тюда, задергались и напряглись; он наклонился вперед, точно готовясь к прыжку; вся фигура его - короткая и сухая, подвижная и четкая - напоминала в чем-то краткость, динамичность и четкость новелл, среди которых он, очевидно, жил. Внезапно встав, Тюд зашагал вдоль черных полок и столь же внезапно, сделав крутой поворот на каблуках, повернулся к кругу из шести:

- Идет. Начинаю. Заглавие: "Мешок Голиарда". Уже оно одно позволяет мне остаться в той же эпохе. Голиарды, или "веселые клирики", как их тогда называли, были - думаю, всем вам это известно - Странствующими попами, заблудившимися, так сказать, между церковью и балаганом. Причины появления этой странной помеси шута с капелланом до сих пор не исследованы и не объяснены; вероятнее всего, это были священники из захудалых приходов; поскольку ряса не кормила их или кормила вполовину, приходилось прирабатывать чем ни попало и главным образом не требующим включения в цех ремеслом балаганного лицедея, Герой моего рассказа отец Франсуаз (разрешите и с именами поступить так, как и со всем остальным, то есть переместить их) был одним из таких. В высоких сапогах из дубленой кожи, с крепким посохом в руке, он мерил пыльные извивы проселочных дорог, от жилья к жилью, меняя псалмы на песни, галльские прибаутки на ученую латынь, звон ангелюса на звяканье бубенцов дурацкой шапки. В дорожном мешке его, стянутом веревочным узлом за его спиной, лежали рядком, как муж с женой, аккуратно сложенные и прижатые друг к другу, гаерский плащ из пестрых лоскутьев, обшитый побрякушками, и черная, протершаяся у швов сутана. Сбоку на ремне болталась фляга с вином, вокруг правой кисти в три обмота чернели бусины четок. Отец Франсуаз был человек веселого нрава; в дождь и зной он шел среди колосящихся ли полей, по занесенным ли снегом дорогам, насвистывая простые песенки и изредка наклоняясь к фляге, чтобы поцеловать ее, как он любил это называть, в стеклянные губы; никто не видел, чтобы отец Франсуаз целовался с кем-нибудь другим.

Мой странствующий голиард был человеком весьма не бесполезным: нужно отслужить требу - развяжет мешок, застегнется в узкую темную сутану, размотает четки, порывшись на дне мешка, вынет крест и, строго сведя брови, свяжет или разрешит; нужно сладить веселую праздничную забаву - сыграть интермедии или выучить роль диавола, слишком путаную и трудную для любителей из какого-нибудь цеха, - и пестрый, из того же мешка, в бубенцах и блестках, шутовской плащ привычно обматывается вкруг широких плеч отца Франсуаза - тут уж трудно было сыскать ловкача, который умел бы лучше насмешить до слез и придумать столько прибауток, как умел это делать голиард Франсуаз.

Никто не знал о нем, стар он или молод: бритое лицо его было всегда под бронзой загара, а голая кожа на макушке могла быть и лысиной, и тонзурой. Иной раз девушки, насмеявшись до слез во время интермедии или наплакавшись до улыбки во время мессы, как-то по-особенному пристально глядели на Франсуаза, но голиард был странником: отслужив и отыграв, он складывал рясу и плащ с бубенцами, стягивал узлы мешку и шел дальше; руки его сжимали лишь дорожный посох, губы касались лишь стеклянных губ. Правда, шагая полем, он любил пересвистываться с пролетающими птицами - но птицы ведь тоже странники, и для того, чтобы говорить с людьми, им хватило б одного слова: "мимо". Тут же в полях, среди ветра и птиц, голиард любил иногда побеседовать с своим дорожным мешком; он развязывал ему замундштученный веревкой рот и, вытащив на солнце пестрое и черное, болтал, например, такое:

- Suum cuique, amici mei 1: помните это, черныш и пеструха. И, в сущности, будь на земле пестрые мессы и черный смех, - вам пришлось бы поменяться местами, друзья. Ну а пока - ты нюхай ладан, а ты наряжайся в винные пятна.

1 Каждому свое, друзья мои (лат.).

И, выколотив из черного и пестрого пыль, голиард прятал их снова в мешок и, поднявшись, шел по извивам дорог, пересвистываясь с перепелами.

Однажды к вечеру, пыльный и усталый, отец Франсуаз дошагал до огней деревушки. Это было небольшое селение в сорок-пятьдесят дворов, посредине церковь; вокруг зеленые квадраты виноградников. Уже у околицы встретился человек, разменявшийся с путником расспросами: кто - откуда - зачем - куда. И не успел отец Франсуаз присесть под вывеской "Туз кроет все", как его позвали к умирающему. Наскоро хватив стакан и другой, голиард сунул руки в рукава рясы и, застегивая на пути крючки, поспешил к душе, ждущей отходных молитв.

Дав душе отпущение, он вернулся назад, к недопитой фляге. За это время весть о пришельце успела побывать во всех сорока дворах, и несколько пожилых крестьян, дожидавшихся его в "Тузе, кроющем все", попросили пришельца завтра - день предстоял ярмарочный - позабавить и здешних, и пришлых чем-нибудь повеселей и покруче. Звякнули стаканами о стаканы - и голиард сказал: хорошо.