Возвращение на Голгофу

Следующий день в Вильно пролетел мгновенно. Орловцев навестил раненых однополчан и семью сослуживца, который дал ему твёрдое поручение посетить родных. Он пришёл в себя уже на обратном пути, в поезде на Шталлупенен. Дальше ходили только военные составы, и на станциях командовали русские военные инженеры или мобилизованные железнодорожные служащие в младших офицерских званиях. Один из них и посадил Орловцева на военный состав, шедший до Толльмингкемена. Около десяти вечера 31 декабря он, вместе с другими офицерами полка, сошёл на вокзале старого прусского посёлка. Ночь выстелила Роминтенскую пущу белым пушистым одеялом. Высланный за офицерами полковой разъезд стоял у маленькой вокзальной площади. Офицеры уселись в сани, лошади встряхнулись, окутав себя снежным облаком, и пошли рысью по уже знакомой дороге в Гросс Роминтен, где их ждали.

За полчаса до полуночи Орловцев вошёл в столовую, там уже собрались полковые офицеры. Поднимали тосты за офицеров полка, молитвой помянули погибших, а таких в полку оказалось немало. Дальше пошли воспоминания о боях, о трагических и комических эпизодах кампании. Через какое-то время застолье перешло в дружескую беседу, разбившую офицеров на несколько компаний. Орловцев, улучив минуту, передал командиру роты письма и посылки от родных из Вильно, после чего одним из первых отправился спать.

Наутро полк выстроился у штаба. Солдатам раздали привезённые подарки, служивые трижды лихо прокричали «ура». Так закончились для Орловцева первые полгода Великой войны, неразрывно связанные с действиями в Восточной Пруссии частей 27-й дивизии генерала Адариди. Уже через неделю его отозвали в Петербург. А многие из его однополчан, оставшихся тогда в Восточной Пруссии, пали в боях или попали в германский плен в начале февраля 1915 года и снова всё в тех же проклятых прусско-мазурских лесах от Гольдапа до Августова. В следующий раз в этих краях Штабной оказался только через тридцать лет, оказался здесь с другой, тоже русской, но более организованной и решительной, нечеловеческой силой. Память же о тех последних днях четырнадцатого года жила в нём до сих пор.

Тем временем раздалась команда: «Товарищи офицеры!» Все вытянулись, приветствуя генерал-полковника Покровского. Генерал пригласил всех к столу, провозгласил первый тост за товарища Сталина, государство рабочих и крестьян и Красную армию. Дружно выпили. После чего начальник штаба извинился и быстро покинул собрание штабных офицеров, направившись в особняк, где разместились командующий фронтом и его заместители. Оставшись без главного начальника, офицеры почувствовали свободу, выпивали и закусывали без оглядки. Орловцев ел и выпивал умеренно, сидел тихо на дальнем краю стола, изредка перебрасывался короткими фразами с соседями. Сзади неслышно, кошачьим шагом подошёл подполковник, один из заместителей генерала Алёшина — начальника отдела разведки фронта. Согнав офицера с соседнего стула, уселся сам и, посмеиваясь, стал расспрашивать Орловцева о недавнем его выезде в Кибартай. Штабной не терпел подобных приватных разговоров с особистами, обычно он сам заходил в разведотдел за информацией или согласованиями. Но такие неофициальные расспросы старших офицеров отдела не сулили ничего хорошего и заставляли нервничать. Однако в этот раз Штабной оставался уверенным, спокойно ответил, что ездил туда в связи с задачами оперативного управления штаба.

— А зачем заходили в церковь, с кем там встречались? — Разговор начинал походить на допрос. Хотелось послать наглеца вместе с его топтунами к чертям собачьим, однако Штабной сдержался.

— Ни с кем в церкви я не встречался, храм тамошний давно не работает, разорен, священника немцы угнали в Германию. А заходил я туда свечку поставить в память о погибшем брате. — Орловцев, не дрогнув, смотрел особисту прямо в глаза, и столько внутренней правоты и уверенности звенело в его голосе, что подполковник утратил всякий интерес к дальнейшему разговору и незаметно исчез.

В Кибартай Штабной ездил пару дней назад по заданию оперативного управления штаба фронта. Ничего особенного эта короткая командировка не представляла, рядовой выезд. Кроме того, что он оказался там, где 12 сентября 1914 года в госпитале узнал от раненого прапорщика Сергея Громова о гибели брата. Городок тогда назывался Вержболово, по названию последней русской железнодорожной станции на пути в Германию.

Орловцев легко нашёл здание бывшего госпиталя. Вспомнил, как тогда, тридцать лет назад, до вечера бесцельно бродил, раздавленный страшным известием о смерти брата, по улицам, пока волею проведения не уткнулся в храм. Служба закончилась, но через открытые двери виднелись люди. Он вспомнил, как зашёл внутрь, никто его тогда не заметил или намеренно не беспокоил. Машинально взял при входе свечку и прошёл к образу Девы Марии. Он помнил, что долго стоял перед иконой, благо рядом никого не было, пока в нём не зазвучал низкий грудной женский голос: