Возвращение на родину

— Милый, не надо смеяться надо мной, а то как бы я в самом деле не перестала тебя любить!

— Да разве же я способен на такой риск?

— Ну, не знаю… Ты все делаешь по-своему, а мне не хочешь уступить, когда я умоляю тебя бросить эту позорную работу. Или тебе что-то во мне не нравится, что ты поступаешь наперекор моим желаниям? Я твоя жена, почему ты меня не слушаешь? Ведь я же все-таки твоя жена!

— Я знаю, что значит этот тон.

— Какой тон?

— А вот каким ты сказала: «все-таки твоя жена». Это значит «к сожалению, твоя жена».

— Невеликодушно колоть меня этим. Женщина может быть права, даже когда не хочет покоряться, и если я и думала про себя — «к сожалению» — то в этом чувстве нет ничего низкого, это естественно при данных обстоятельствах. Вот! Видишь, я, во всяком случае, не стараюсь тебя обманывать. Помнишь, я еще до нашей свадьбы говорила тебе, что во мне нет качеств хорошей жены?

— А вот теперь ты смеешься надо мной. На этот счет благороднее всего было бы помолчать, потому что ты все еще моя королева, Юстасия, хоть я, может быть, уже не твой король.

— Ты мой муж. Разве этого мало?

— Нет, очень много, но только если ты не жалеешь о том, что стала моей женой.

— Не знаю, что тебе ответить… Помнишь, я еще сказала, что, женясь на мне, ты берешь на себя немалую обузу?

— Да, я это понял.

— Что-то слишком скоро понял! Когда любят по-настоящему, таких вещей не замечают. Ты чересчур строг со мною, Клайм, — мне совсем не нравится, когда ты так говоришь.

— Так ведь я, несмотря на это, на тебе женился — и не жалею. Как ты холодна сегодня! А я думал, что нет на свете более горячего сердечка.

— Да, боюсь, мы оба остываем, я это вижу не хуже тебя. — Она печально вздохнула. — А как безумно мы любили два месяца назад! Ты никогда не уставал любоваться мной, а я тобой. Кто бы подумал, что скоро мои глаза уже не будут для тебя так прекрасны и твои губы для меня так сладки. Два месяца — может ли это быть?.. Однако это правда!

— Ты вздыхаешь, дорогая, как будто жалеешь об этом; это добрый знак.

— Нет, я не об этом вздыхаю. У меня много есть о чем вздыхать, как было б и у всякой женщины на моем месте.

— О том, что все твои надежды рухнули из-за брака с неудачником?

— Почему ты заставляешь говорить тебе неприятные вещи, Клайм? Право, я столько же достойна сожаления, как и ты. Столько же? Нет, я думаю, больше. Потому что ты можешь петь! Мне бы в голову не пришло петь, когда у нас все так плохо! Поверь мне, милый, позволь я только себе, я бы так плакала, как ты, с твоим легким характером, и представить себе не можешь! Да если тебе твоя беда не горька, так мог бы хоть из жалости ко мне воздержаться от пенья. Бог ты мой! Будь я мужчиной и в твоем положении, я бы уж скорее стала богохульствовать, чем петь!

Ибрайт положил руку ей на плечо.

— Ты только не думай, моя неопытная девочка, что я так уж и не умею восставать, в самом возвышенном, прометеевском стиле, против богов и судьбы. Я всего этого столько сам испытал, сколько ты и понаслышке не знаешь. Но чем больше я наблюдаю жизнь, тем яснее вижу, что нет ничего особенно высокого в самом высоком общественном положении, а потому и нет ничего особенно низкого в моем положении торфореза. И если самые богатые дары фортуны, на мой взгляд, не имеют большой цены, то для меня не такое уж большое лишение, когда она их отнимает. Поэтому я пою, чтобы время шло быстрее. Но неужели в тебе не осталось хоть немножко нежности ко мне и тебе жаль, что у меня выдалась веселая минута?

— Во мне осталось еще немного нежности к тебе.

— Ах, в твоих словах уже нет прежнего аромата. Вот так и умирает любовь вместе с удачей.

— Я не могу это слушать, Клайм, я рассержусь, — сказала она, и голос ее сорвался. — Пойду домой.

Глава III

Она решает бороться с унынием

Несколько дней спустя в самом конце августа Юстасия и Ибрайт сидели за своим ранним обедом.

Юстасия в последнее время была какой-то вялой и молчаливой. В ее прекрасных глазах застыло скорбное выраженье, которое, по заслугам или нет, невольно вызывало жалость в каждом, кто видел ее раньше, во время расцвета ее любви к Ибрайту. Настроение мужа и жены менялось обратно их реальному состоянию: Клайм, пораженный недугом, был весел; он даже пытался утешать ее, за всю жизнь не испытавшую и минуты физического страданья.

— Ну развеселись же, дорогая, все еще уладится. Я, может быть, скоро опять буду видеть так же хорошо, как раньше. И я торжественно обещаю тебе, что брошу резать дрок, как только смогу делать что-нибудь получше. Ты же не можешь серьезно желать, чтобы я целый день сидел дома без дела?

— Но это так ужасно — простой рабочий! Ты, человек, который видал свет, и говоришь по-французски и по-немецки, и способен на в сто раз лучшее, чем эта работа.

— Должно быть, когда ты впервые увидела меня и услыхала обо мне, я представлялся тебе в золотом ореоле — человек, который бывал во всех знаменитых местах, участвовал в пышных празднествах, одним словом, этакий пленительный, очаровательный, неотразимый герой?

— Да, — сказала она, всхлипывая.

— А теперь я бедняк в коричневой коже.