Возвращение на родину

— Да с вами же. Она же собиралась к вам идти.

Ибрайт в изумлении воззрился на Христиана.

— Почему ты раньше никогда об этом не упоминал? Ты уверен, что она именно ко мне хотела идти?

— Ну как же не уверен! А не упоминал, потому что не видал вас последнее время. Да потом она же не дошла, так это все равно, что ничего и не было, не о чем и говорить.

— А я-то удивлялся, куда она вздумала идти по пустоши в такой жаркий день! А не говорила она, зачем она решила ко мне идти? Это очень важно, Христиан, мне необходимо знать.

— Понимаю, мистер Клайм. Мне-то не сказала, но кое-кому, кажись, говорила.

— А ты хоть одного такого человека знаешь?

— Одного, пожалуй, и знаю, только вы, сэр, ради бога, моего имени ему не называйте, а то я все вижу его в таких странных местах, особливо во сне. Прошлым летом раз ночью он так на меня глазами сверкал, прямо как ножом резал, мне после того так худо было, я два дня даже волосы не причесывал. Он стоял, мистер Ибрайт, на самой середине дороги на Мистовер, а ваша матушка подошла, бледная-пребледная…

— Ну! Когда ты это видел?

— Да прошлым летом, во сне.

— Тьфу! А кто этот человек?

— Диггори, охряник. Он вечером к ней зашел, и долго они вместе сидели, и было это накануне того дня, когда она решила к вам идти. Это уж точно, я тогда еще домой не ушел, еще в саду работал, — смотрю, а он как раз и входит в калитку.

— Я должен повидать Венна; какая жалость, что я раньше этого не знал, — в волнении воскликнул Клайм. — Только почему он сам не пришел мне сказать?

— Да он на другой день совсем уехал из Эгдона, так, верно, не знал, что вам нужен.

— Христиан, — сказал Клайм, — ступай, отыщи мне Венна. Я занят сейчас, а то бы сам пошел. Сейчас же отыщи его и скажи, что мне надо с ним поговорить.

— Днем-то я хорошо умею людей искать, — сказал Христиан, нерешительно оглядываясь на меркнущий закат, — ну, а ночью за ними по пустоши гоняться это вроде дело мне несподручное, мистер Ибрайт.

— Да ищи, когда хочешь, только скорей его приводи. Завтра, если сможешь.

После чего Христиан удалился. Настало утро, но Венна не было и в помине. Вечером приплелся Христиан, до крайности усталый. Он искал весь день, но ничего даже не слыхал об охрянике.

— Продолжай завтра, сколько сможешь, не запуская своей работы, — сказал Ибрайт. — Всех спрашивай. И не приходи, пока его не найдешь.

На другой день Ибрайт отправился в Блумс-Энд, в старый дом, который теперь, вместе с садом, стал его собственностью. Вначале его тяжелая болезнь помешала переезду, но теперь уже стало необходимо ему как наследнику этого маленького владенья осмотреть дом и все в нем содержащееся, для каковой цели он решил там и переночевать.

Он шел себе и шел, не быстрым и размашистым шагом, но медлительной, неверной поступью, как человек, только что очнувшийся от одуряющего сна. Время едва перевалило за полдень, когда он спустился в долину. Вид дома и его окрестностей, выраженье, краски — все это было точь-в-точь такое, как он уже столько раз видел в этот час дня в былые годы, и это внезапно ожившее прошлое внушало мысль, что и та, кого уже не было в живых, сейчас выйдет приветствовать сына. Садовая калитка была заперта, и ставни закрыты, как он их оставил вечером после похорон. Он отпер калитку и увидел, что паук сплел большую паутину между дверцей и перемычкой, исходя, очевидно, из убеждения, что эту калитку уж больше никогда открывать не будут. Войдя в дом и распахнув ставни, Клайм принялся за дело — стал осматривать шкафы и чуланы, жечь бумаги и соображать, как лучше подготовить дом к приему Юстасии, которой предстояло пожить здесь до того времени, когда он будет в состоянии осуществить свой так сильно запаздывающий план — если это время вообще когда-нибудь наступит.

Оглядывая комнаты, он все отчетливее чувствовал, как ему не нравятся те перемены, которые придется внести в их освященное стариной, еще дедами заведенное убранство, чтобы приспособить его к более современным вкусам Юстасии. Долговязые стоячие часы в дубовом футляре с картинками «Вознесением господним» на дверце и «Чудесным уловом» на подножье; бабушкин угольный поставец со стеклянной дверцей, сквозь которую видны были фарфоровые чашки, расписанные под горошек; столик для закусок; деревянные подносы; висячий умывальник с медным краном — куда придется сослать все эти почтенные предметы?

Он заметил, что цветы на подоконниках засохли, и выставил их на выступ стены за окном, чтобы их убрали. И, занимаясь всем этим, он услышал шаги по гравию перед домом, а затем стук в дверь.

Он отпер дверь — перед ним стоял Венн.

— С добрым утром, — сказал охряник. — Миссис Ибрайт дома?

Клайм опустил глаза.

— Вы, значит, не видали Христиана и никого из здешних?

— Никого не видал. Я уезжал надолго и только что вернулся. А к вашей матушке я заходил накануне отъезда.

— И вы ничего не слыхали?

— Нет.

— Моя мать — умерла.

— Умерла! — машинально повторил Венн.

— Она теперь там, где и я хотел бы быть.

Венн пристально поглядел на него, затем сказал:

— Если б я не видел сейчас вашего лица, я бы не поверил вашим словам. Вы были больны?