Возвращение на родину

Не могу выразить, что я чувствовал! Меня насильно разлучили со всеми дорогими моему сердцу людьми! Лишили возможности бежать, чтобы занять свое место в родном полку на границе, когда раздадутся первые выстрелы!

Но к чему распространяться об этом, замечу только, что меня даже не допросили. Посадили в одиночную камеру. Я не мог общаться с кем бы то ни было в течение шести недель, не имел никаких известий извне. Подробное описание заключения завело бы меня слишком далеко. Мои друзья в Гратпанше подождут, пока я сам расскажу им обо всем этом в подробностях. Теперь же пусть узнают только, что время для меня тянулось нестерпимо долго! Тем не менее я, вероятно, должен был радоваться, что не пошел под суд, так как, по словам Калькрейта, «дело мое совершенно ясно». Зато благодаря этому же обстоятельству я рисковал остаться узником до конца военной кампании.

Однако этого не случилось. Через полтора месяца, 15 августа, комендант крепости освободил меня, и я был препровожден в Бельцинген, причем мне даже не потрудились сообщить, чем мотивировался мой арест.

Нечего и говорить, как я был счастлив вновь увидеть госпожу Келлер, сестру и господина и барышню де Лоране, которые не смогли покинуть Бельцинген. Так как лейб-полк господина Жана не ушел дальше Борны, госпожа Келлер еще оставалась в Бельцингене. Господин Жан, конечно, писал ей иногда, когда мог. Несмотря на сдержанный тон его писем, в них чувствовался весь ужас его положения.

Хотя я был уже на свободе, мне не дали права оставаться в Пруссии, на что я — прошу мне поверить — отнюдь не жаловался.

Действительно, правительством было принято постановление о выдворении французов за пределы Пруссии. Что касалось нас, то мы должны были в двадцать четыре часа выехать из Бельцингена и в двадцать дней покинуть Германию.

А за две недели до этого появился Брауншвейгский манифест, угрожавший Франции нашествием союзников!

Глава XIII

Нельзя было терять ни дня. Нам предстояло проделать около ста пятидесяти миль, прежде чем мы достигнем границы Франции. Сто пятьдесят миль по неприятельской стране, по дорогам, запруженным двигающимися войсками, кавалерией и пехотой, не считая всего того, что всегда тянется за действующей армией! Хотя мы и обеспечили себя средствами передвижения, вполне могло случиться так, что мы будем лишены их по дороге. Если так, то нам придется идти пешком. Во всяком случае, предстояло учесть все трудности такого продолжительного путешествия. Кто мог бы поручиться, что везде, от этапа к этапу, мы встретим постоялые дворы, где можно будет поесть и отдохнуть? Никто, разумеется. Мне, привычному к лишениям, к долгим переходам, все нипочем, но ведь я не один! От господина де Лоране, семидесятилетнего старика, и двух женщин — барышни Марты и моей сестры — нельзя было требовать невозможного.

Разумеется, я приложу все усилия, чтобы доставить их во Францию целыми и невредимыми, причем я знал, что каждый из них тоже будет стараться по мере сил.

Как я уже сказал, лишним временем мы не располагали. К тому же полиция собиралась теперь зорко следить за нами. Двадцати четырех часов на выезд из Бельцингена и двадцати дней, чтобы выехать с немецкой территории, будет достаточно, если ничто не задержит нас в пути. Паспорта, выданные нам Калькрейтом в тот же вечер, были действительны лишь на этот срок. По его истечении нас могли арестовать и заключить в тюрьму до самого окончания войны! Что касается паспортов, то в них обозначили маршрут, уклоняться от которого мы не имели права, и нам надлежало визировать их во всех городах и селах, указанных в нашем маршруте.

Кроме того, было весьма вероятно, что события станут разворачиваться с необычайной быстротой. Возможно, в настоящий момент на границе уже идет обмен пулями и картечью?

На манифест герцога Брауншвейгского французская нация, устами своих депутатов, ответила так, как и подобало, а председатель Законодательного собрания обратился к Франции с громогласным призывом: «Отечество в опасности!»

Ранним утром 16 августа мы были готовы к отъезду. Все дела уладили. Дом господина де Лоране оставался на попечении старого слуги, служившего у него многие годы, на преданность которого можно было положиться. Этот славный человек костьми ляжет, но заставит уважать собственность своего хозяина.

Что касалось дома госпожи Келлер, то, пока на него не найдется покупатель, в нем будет жить горничная-немка.

Утром в день отъезда мы узнали, что лейб-полк покинул Борну, направившись в Магдебург.

Господин де Лоране, барышня Марта, сестра и я попробовали в последний раз уговорить госпожу Келлер отправиться с нами.

— Нет, друзья мои, не настаивайте! — отвечала она. — Я сегодня же поеду в Магдебург. У меня предчувствие какого-то большого несчастья, и я хочу находиться там!

Мы поняли, что все наши старания тщетны перед решением непреклонной госпожи Келлер. Нам оставалось только проститься с нею, сообщив ей, через какие города и села нам предписано проезжать.

Нашему путешествию предстояло совершиться следующим образом.