Возвращение на родину

Однажды незадолго до этого Уайлдив стоял в дверях "Молчаливой женщины". Кроме пешеходной тропы, круто поднимавшейся наперерез через пустошь от гостиницы к Дождевому кургану и Мистоверу, немного подальше от большой дороги отходил проселок, по которому можно было добраться до Мистовера извилистым и более пологим путем. Для экипажей только и годилась эта дорога, и сейчас по ней спускалась двуколка, которой правил знакомый Уайлдиву паренек из соседнего городка; перед гостиницей он остановился чего-нибудь выпить.

- Из Мистовера едешь? - спросил Уайлдив.

- Да. Отвозил им разные разности из лавки. Они там к свадьбе готовятся. - И возница скрыл лицо в пивной кружке.

Уайлдив до сих пор ничего не слыхал о свадьбе, и выражение боли вдруг исказило его черты. Чтобы скрыть это, он на минуту зашел в коридор. Потом снова вышел.

- Мисс Вэй, значит, замуж выходит? - сказал он. - Как же это у них так скоро сделалось?

- Да, видно, бог дал, а молодец не зевал.

- Ты это про мистера Ибрайта?

- Ну да. Они всю весну тут вдвоем похаживали.

- А она что - очень им увлечена?

- У-у, прямо себя не помнит, так мне ихняя служанка говорила. А этот мальчишка, Чарли, что за лошадью смотрит, этот ходит теперь как в воду опущенный. Вздумалось дурачине в нее влюбиться.

- Веселая она? Радуется? Гм!.. Как же все-таки это так вдруг...

- Да не так уж и вдруг.

- Да, пожалуй, не так и вдруг.

Уайлдив вернулся в дом. Он ушел в пустую комнату со странной болью в сердце. Облокотился на каминную доску, подперев руками подбородок. Когда Томазин зашла в комнату, он не рассказал ей о том, что услышал. Старая тоска по Юстасии вновь ожила в его душе; и больше всего потому, что, как он узнал, другой мужчина вознамерился ею завладеть.

Жаждать недоступного и скучать тем, что дается в руки; любить далекое и презирать близкое: таков всегда был Уайлдив. Это отличительное свойство человека сентиментального. Воспаленные чувства Уайлдива не были утонченны до истинно поэтического восприятия, но они были того же сорта. Его можно было назвать эгдонским Руссо.

ГЛАВА VII УТРО И ВЕЧЕР ОДНОГО ДНЯ

Настало утро свадьбы. По внешнему виду никто бы не догадался, что Блумс-Энд как-то заинтересован в Мистовере. Недвижная тишина царила вокруг дома, и внутри было не больше оживления. Миссис Ибрайт, отказавшаяся присутствовать на свадьбе, сидела у накрытого для завтрака стола в большой комнате, выходившей прямо на галерейку, и безучастно смотрела на отворенную дверь. Это была та самая комната, в которой полгода назад так весело праздновали рождество и куда Юстасия проникла в тот вечер втайне и как чужая. Сейчас единственным живым существом, вздумавшим сюда заглянуть, был воробей; и, не видя никаких движений, могущих его встревожить, он смело пустился прыгать по комнате, затем попытался вылететь в окно и запорхал среди цветочных горшков. Это привлекло вниманье женщины, одиноко сидевшей за столом; она встала, выпустила птицу и подошла к двери. Она ждала Томазин; та накануне вечером написала, что хотела бы получить деньги, и, может быть, зайдет завтра.

Но не Томазин занимала мысли миссис Ибрайт, когда она смотрела вдаль, в заросшую вереском долину, полную мотыльков и кузнечиков, чьи сухие голоса сливались в шепчущий хор. Домашнее событие, последние приготовления к которому происходили на расстоянии мили или двух от Блумс-Энда, виделось ей не менее живо, чем если бы совершалось перед ней. Она пыталась отогнать это видение и стала ходить по саду; но взгляд ее то и дело обращался в ту сторону, где находилась церковь, к приходу которой принадлежал Мистовер, и взволнованное ее воображение проницало холмы, отделявшие эту церквушку от ее глаз. Время шло. Пробило одиннадцать: может быть, венчанье уже началось? Наверно! Она продолжала воображать, что происходит в церкви, куда он к этому времени уже привел свою невесту. У ворот кучка детей; они смотрят, как подъезжает капитанская коляска, запряженная пони, в которой, как слышала Томазин, они должны совершить этот короткий переезд. Вот они входят, идут к алтарю, становятся на колени. И служба идет своим чередом...

Она закрыла лицо руками.

- О, какая это ошибка! - простонала она. - И когда-нибудь он раскается и вспомнит обо мне!

Пока она так стояла, подавленная предчувствиями, старые часы в доме прохрипели двенадцать. И вскоре за тем до ее слуха издали, из-за холмов, дошли слабые звуки. Ветер дул с той стороны и принес с собой звон далеких колоколов, сперва чуть слышный, потом явственный веселый перезвон: раз, два, три, четыре, пять. Звонари в Восточном Эгдоне возвещали о бракосочетании Юстасии с ее сыном.

- Значит, кончено, - пробормотала она. - Так, так! И жизнь тоже скоро будет кончена. Так зачем же я себе глаза порчу? Начни плакать об одном, и станешь плакать обо всей жизни - весь кусок одной ниткой прошит. А мы еще говорим - "время смеяться"!