Возвращение Орла

Жена Люба тоже удивлялась: «И чего ты нашёл в этих индийских сказках?» Никакие они не индийские, – отвечал на это Аркадий, – и не сказки». Кроме территориальной привязанности великой бхараты к родным широтам, он чуял в писаниях какую-то первоистину о мироустройстве, и если бы мог выразить это чувство словами, то получилось бы примерно следующее: «Этот абсолютно арийский продукт, священнический моральный кодекс древнейшего происхождения, основанный на ведах и учении о кастах – не пессимистический, хотя и сугубо священнический, – самым неожиданным образом дополнил мои представления о религии. Сознаюсь в ощущении, что теперь все прочее, доставшееся нам от великих этических законодательств, кажется подражанием и даже карикатурой… даже Платон во всех основных пунктах представляется просто хорошо обученным брахманами. Евреи предстают при этом расой чандалы, которая обучается у своих господ принципам, по которым священство приходит к власти и организует народ… Похоже, что и китайцы под влиянием именно этой классической древнейшей книги законов произвели на свет учения Конфуция и Лао-Цзы. А средневековая организация выглядит как чудная попытка вслепую вернуть все те представления, на которых базировалось древнее индоарийское общество, вкладывая в них, однако, пессимистические ценности, взросшие на почве упадка рас. – Евреи, похоже, и здесь были просто «посредниками» – они ничего не изобрели».

Но он так глубокомысленно изъясняться не умел, и Ницше, конечно, не читал. Чуял, и ему этого было достаточно.

Сегодня сонная жена несколько раз заходила на кухню, вздыхала и уходила – придраться было не к чему: Валерусик (Аркадий) читает, ни шума тебе, ни запаха. Вечернее раздражение: «Смотри, не пей, тебе же нельзя… не подойти к плите! Убрал бы шланги свои, ужин дочке подогреть негде… и когда мы четырёхконфорочную поставим, господи!..» – прошло. Самогон она называла врагом семьи, Аркадий соглашался и восклицал: «Гнать его!». И гнал. Тем более, что «сечь руки и ссылать в Сибирь» за выгон «своей сивухи», как во времена оно, ему никто не грозил.