Возвращение «Пионера»

Мы сидели на верхнем, третьем этаже гостевого дома, в комнате над моей палатой. Бывшей моей. Картошка, вытащенная мною из костра, не сохранилась. Тумбочка, кровать и вообще палата тоже. На ее месте, как и на месте Олеговой палаты, тянулся раздолбанный пыльный залище, пара стен в котором была грубо снесена, а с остальных уныло свисали лоскуты не до конца ободранных обоев, похожие на листья сочинских пальм. Палата Инны, наоборот, оказалась забита в несколько ярусов пыльными кроватями, тумбочками и полками.

В комнате, в которой мы сидели, сохранились застеленная кровать и письменный стол, но они оказались рассохшимися и покрытыми, как и пол со стенами, слоем пыли и грязи, а еще неприятного вида потеками. Окна остались без стекол давным-давно, так что снег, дождь и пыльный ветер чувствовали себя здесь полноценными квартиросъемщиками.

– Год минимум, – сказал Олег, озираясь. – Или два.

– Наружу лучше смотри, – посоветовал я.

– Смотрю, – со вздохом признался Олег.

Смотреть наружу было неприятно. До вчерашнего дня из окна тоже не больно курорт открывался: под окнами огромный пустой плац, который подметали три раза в день, за ним скучного вида штаб, дальше все тоже усердно подметенное, плоское, низенькое или спрятанное да еще покрашенное тусклой серо-зеленой краской в десять слоев. Не скажешь, что вон там вообще-то стол для запуска ракет в космос. Огромный аэродром и испытательный полигон раскинулись слишком далеко и были не видны, зато слышны более-менее постоянно.

Железнодорожный разъезд, обычно пустовавший и обнесенный маскировочными сетями, теперь был заставлен неуместно яркими контейнерами, состава три минимум. Зато лесопосадки, за которой мы позавчера пекли картошку, почти не осталось. Торчали несколько пыльных деревьев, вокруг которых громоздились неровные отвалы песка и глины. А вместо ракетного стола и вообще всего космодрома дымилось неровное поле. Будто его долго и упорно долбали полки вражеской авиации.

Может, и впрямь долбали. Или одна нейтронная бомба упала. Мы же не знаем, как ее воронка выглядит. Вдруг как раз так. Но если они хотели космодромом воспользоваться, то обломились. В ангарах бардак, здания разрушились, на кровати особо не поспишь, и космодром весь перекосило. С такого ни ракету, ни ракетоплан не запустишь.

Всё раздолбали и продолжали долбать. Несколько огромных желто-оранжевых и алых бульдозеров, экскаваторов и еще каких-то строительных дур с иностранными надписями вколачивали в землю сваи, заглубляли котлованы в одном месте и раскатывали кучи щебня в другом, разгружались, загружались и вообще вели бурную насыщенную жизнь. Густая сизая пелена пыли и выхлопного дыма висела над загубленным космодромом.

Но мы смотрели не туда, а на бывший плац. Он тоже был наполовину заставлен машинами, но не строительными, а небольшими светлыми грузовичками, как из мультиков, и легковыми, тоже совсем незнакомыми, иностранными, в основном черными и блестящими. Вдоль них гулял дядька в черной же форме и в черной маске, закрывающей рот. Маску я разглядел с трудом: линзы помутнели и вроде скорчились, царапая глаза и веки.

– Надсмотрщик или тюремщик, – предположил я. – Зорро перевернутый.

– ЧОП «Барс», – сказал Олег. – ЧОП – это что? Чрезвычайно опасный преступник? А ты говоришь, надсмотрщик.

– В фашистских концлагерях за заключенными другие заключенные присматривали, – вспомнил я. – Капо их называли. Тут, может, так же: одни пашут, камень бьют или, вон, сваи вколачивают, другие надзирают, третьи машины гестаповцев охраняют. Блин. Смерть предателям.

– Партизанить будешь? – спросила Инна.

Я нахмурился, пытаясь рассмотреть предателя как следует.

– А умеешь? – не унималась она.

– Научусь, надо будет, – зло ответил я.

– А «Барс» почему? – не унималась Инна.

– Наколка такая есть, блатная, – сказал Олег и хмыкнул почему-то.

А я все-таки выковырял из глаз линзы и проморгался. Потрескались они или что, но совсем я в них ничего не видел. А без них видел как обычно, мутновато и расплывчато.

– Блин, все, ребя, я кротик, – смущенно признался.

– А я знала, что ты близорукий, – сказала Инна.

– Сама ты. Откуда?

– Ты угол глаза оттягивал, чтобы что-то вдали увидеть.

Олег кивнул и неожиданно сказал:

– В «Интернационале» сперва было не «разрушим», а «разроем до основанья, а затем».

– Фигня, – отрезал я, потому что звучало это очень глупо, сообразил, что рифма-то выступление Олега подтверждает, там «построим», а не какое-нибудь «пострушим», и совсем разозлился: – Там вообще-то про «весь мир насилья» поется – его, значит, «мы разрушим». Ну или «разроем». У нас тебе насилье, что ли?

– Ну они-то явно что-то свое и новое строят, – сказала Инна.

– Спокойненько так, – процедил я. – И никто им не мешает.

– Ну это пока, – сказал Олег.

Инна вдруг спросила:

– Олег, ты уазик водишь?

– Справлюсь.

Он хотел уточнить, с чем связан интерес, но сам, похоже, понял. А я не понял и не видел, как ни щурился. Инна подсказала:

– Крыльцо видишь с навесом? Там тень, а в тени уазик стоит.

– Так его завести надо, – раздраженно напомнил я, так толком ничего и не рассмотрев.