Теперь его призрачное видение изменилось: это больше не его сестра, не ребенок, а женщина, но с той же злобной улыбкой и с тем же безумным взглядом. Ее тонкие руки скользят по его шее, просторная рубашка колышется, ее губы приближаются к его губам, глаза светятся безумием… и желанием. Ее губы прижались к его рту, и он ощущает их давление, чувствует, что она вытягивает его жизнь, как вода отнимает дыхание. Он больше не борется, отдает себя в ее объятия. Его поглощает тьма…
Эш что-то бормотал во мраке комнаты, но слова были бессвязны, неразборчивы, они — часть его сна.
…И с облегчением он обнаруживает, что снова один. В черноте появляется слабое мерцание — эта чернота невесома, никаких кружащихся струй, но она давит также, как вода, что хотела поглотить его, — и вскоре к световому пятнышку присоединяются другие, и он видит, что это огоньки свечей. Их все больше, они становятся пламенем, которое заливает комнату мягким неровным светом. Но от свечей нет тепла, нет успокоения, а только нарастает ужас. Потому что в их свете на ярусах вдоль черной стены постепенно проступают очертания каменных гробов. Но ужасно не только это. Прямо перед ним в середине мавзолея — ему знакомо это место, он уже приходил сюда — стоит еще один гроб, меньше остальных, сделанный из дорогого дерева, обитый изнутри белым атласом. В нем что-то шевелится, маленькая ручка ложится на край гроба. Девочка садится и смотрит на него, ее зловещая улыбка неподвижна, холодные глаза не моргают…
Простыни Эша промокли от пота. Не просыпаясь, он сбросил одеяло, открыв грудь ночи.