Она пошевелилась на постели, но старческие глаза не могли разглядеть циферблат часов на столике у кровати. Она снова легла на спину и затуманенным взором пошарила по комнате, стараясь вспомнить, все ли прописанные таблетки и лекарства приняла за день — верапамил от сердца, сайнмет от болезни Паркинсона, тиоридазин от помрачения сознания, лактулозу для кишечника. Да, да, хозяйка или надзирательница проследили за этим. Они даже подтрунивали над ее знанием всех предписаний и требований, как будто она опасалась, что они не справятся со своей работой. Что ж, Джесси сама была сестрой милосердия во время двух мировых войн, когда была молода… когда была молода… так давно, целую жизнь назад… когда Говард был жив, а дети… дети любили ее, заботились о ней, а она так заботилась о них! Но теперь они живут своей жизнью, они не могут тратить свое с трудом выкраиваемое свободное время на такую старую рухлядь, как она — ведь за спиной осталось восемьдесят два года жизни; дети не могут приходить каждый день, каждую неделю, каждый месяц, у них есть работа — очень важная работа, — о которой надо думать, есть любимые семьи, о которых нужно заботиться… ухаживать… как она когда-то ухаживала… за ними.
Слезы затуманили ее взор, темный силуэт распятия на стене напротив стал еще неопределеннее. Трясущейся рукой Джесси поднесла край пододеяльника к глазам и вытерла слезы.
Теперь ты здесь, глупая старая развалина. Становишься в старости все более и более сентиментальной. А ума все меньше и меньше. Ведь они завтра придут, а если не завтра, так послезавтра. Они очень заняты. Но очень заботливы. Заведения вроде этого недешевы, но дети никогда не ворчат. Ее мальчики добры к ней. Но когда она видела их последний раз? Вчера? Нет, нет, позавчера. Ох, старая тупая клуша! Это было давным-давно, давным-давно. Месяц назад? Раньше, Джесси, гораздо раньше. Они приходили, когда могли, вместе с женами и внучатами. Не каждый раз, но часто. При случае. Иногда. Да, а младшие ребята теперь уже подростки — или еще старше? Трудно вспомнить, трудно представить их — что им делать в таком ужасном месте? Это место для стариков, не для молодежи. Молодежь не любит этих запахов и болезней, невнятного бормотания и забывчивости — и напоминания, что когда-нибудь то же ждет и их. И в этом нет ничего удивительного. А что, ведь будь она самостоятельной, а не такой никчемной и беспомощной, то тоже предпочла бы какое-нибудь другое место!
Ее тонкий, безгубый рот растянулся в улыбке. Какое-нибудь другое место. Ох, Джесси, для тебя есть лишь единственное другое место, девочка моя. Это если Он примет тебя. Она закрыла глаза и помолилась, чтобы Он принял ее, и ее мысли о Небесах были сродни ее сну.
Она снова открыла глаза, не услышав, а лишь ощутив, что дверь в спальню приоткрылась.
В дверном проеме стоял Ангел Суа, и зеленоватое сияние оттеняло белизну ниспадающих одежд. Его лицо было в тени, но Джесси знала, что оно излучает добро.
Ангел приблизился, грациозно, бесшумно, и Джесси представила его улыбку.
Он заговорил так тихо, что Джесси еле расслышала слова, и сказал, что ей пришло время уйти, что ее ждет лучшее место, где нет страданий и печали, а ей нужно только отдать свою душу, отбросить свою жизнь…
И он наклонился к ее беззубому рту, словно для поцелуя, но Джесси засомневалась, улыбка ли это — или усмешка, усмешка ли — или оскал, оскал — или гримаса ненависти. Джесси вдруг стало страшно, что-то одеревенело в ее костлявой груди, сжалось и в то же время, казалось, разбухло, вызвав боль, какой она еще не знала. Удар был бесчеловечен в своей жестокости и не имел ничего общего с мирным отказом от жизни.
Схватившись за свое борющееся сердце, Джесси заметила сверху ослепительный свет и поняла, что в комнате есть кто-то еще. Ангел Сна отшатнулся от нее, и раздался вопль… раздался вопль… раздался вопль — это кричала она сама...
3
— У тебя такой вид, будто ты плохо провел ночь.
Кейт Маккэррик сгребла бумаги и отложила в сторону, когда Эш сел напротив. Он поставил пластиковый стаканчик с кофе на край ее стола и стал шарить в карманах в поисках сигарет.
— И утро не лучше, — сказал Дэвид, вытряхивая из пачки последнюю сигарету.
— Есть успехи?
— В том смысле, что принято считать успехом в нашем Институте, — нет. «Счастливый путь» не населен призраками.
Кейт откинула назад волосы, подошла к шкафчику с серыми ящичками, стоящему между забитыми книжными полками, и выдвинула ящик с буквой «С».
—
Порывшись в ящике, она вынула папку с надписью «„Счастливый путь“, дом престарелых». Открыв ее, Кейт вернулась к своему столу.
— Ты составил отчет? — спросила она, оторвав глаза от папки.
Эш устало улыбнулся:
— Извини, Кейт.