Возвращение росомахи

Когда она ползла по склону вверх, за ней оставалась взбитая лапами бугристая снежная траншея. Зато вниз росомаха, благодаря длинной, гладкой шерсти, скользила, оставляя за собой лишь неглубокий желоб. Самым трудным оказался подъем на террасу перед логовом.

Росомашата встретили мать жалобным скулежом. Напрягая последние силы, она подползла к ним. Почуяв тепло и запах молока, малыши зашевелились и, толкая друг друга, вцепились каждый в свой сосок. Насытившись и согревшись, они сладко засопели.

Через четыре дня Пышка околела. До последнего вздоха она кормила своих детенышей. Те еще долго жались к остывшему телу матери, яростно теребя холодные соски.

Часть II ТОП

Стреляя в зверей, мы стреляем в свои души.

Глава 14 Ермил. Спасение росомашат

Дед Ермил, несмотря на то что уже не единожды давал зарок завязать с промыслом, как только открывался сезон, начинал метаться по дому. В конце концов не выдерживал и уходил в тайгу, обещая жене, что лишь на пару недель, душу отвести. Но никогда не держал слово. Вот и нынче, хотя в его меховой копилке было уже девять соболей и пора было в Верхи, да и суставы разболелись так, что по утрам, прежде чем подняться с нар, по полчаса массировал колени и поясницу, старый охотник все же решил продолжать охоту, дабы довести счет до пятнадцати хвостов. Тогда уж никто не скажет, что Ермилу пора на покой.

Но верно в народе говорят — человек предполагает, а Бог располагает. Вечером у него начались страшные рези в желудке. А стоило съесть чего-нибудь, даже просто выпить чайку, так боль становилась нестерпимой. Похоже, открылась давно забытая язва. Два дня лечился травами, но ему становилось все хуже и хуже. Надо было срочно выбираться в жилуху.

Отправился в путь налегке — взял лишь шкурки соболей и несколько сухарей. В село вошел в середине ночи. Как ни странно, в его избе теплился огонек. «Батюшки! Неужто бабка чует, что иду?» — обрадовался Ермил.

Как только стукнул калиткой, дверь отворилась. Маленькая, придавленная годами жена всплеснула сухонькими ладошками:

— Господи! Слава богу, живой! Чего только не передумала — сны плохие видела.

— Не зря видела. Чтой-то совсем плохо мне, мать. Еле дошел.

— Может, сбегать Степу разбудить?

— Угомонись. Утро вечера мудренее… Динке лучше поесть дай…

К утру деду похужело, и Степан отвез его в город, в больницу. Прощаясь, отец сказал:

— Сынок, похоже, я тут надолго. Ты уж сходи, собери мои капканы, да пасти с кулемками опусти.

— Не волнуйся, батя. Все сделаю. Ты, главное, поправляйся.

* * *

Сразу же выбраться на отцовский участок Степану не удалось. Все время задерживали какие-то дела. Попал уже в марте. На первом путике снял трех соболей и одну норку. Вернее, только ее переднюю часть: сохранилось то, что находилось в воде. Остальное мыши съели. На втором в кулемки угодила пара огненно-рыжих колонков. Третий, последний, путик — Ермиловский угол — был самым длинным, но из семидесяти ловушек порадовала только одна пасть, стоящая в самом конце у «чайного» родника. Уже издали было видно, что самолов сработал. Степан непроизвольно прибавил шаг. Однако пасть оказалась пуста.

По остаткам шерсти на бревне и уже оплывшим под солнцем следам охотник определил, что в ловушку угодила росомаха. Сильный зверь сумел выбраться из-под тяжелого давка и, оставляя на снегу борозду (со стороны казалось, будто протащили мешок с песком), уполз в сторону скалистого нагорья.

По характеру следа Степан понял, что у зверя не действуют задние конечности. Это обнадеживало: значит, ушел недалеко! Однако, к удивлению опытного охотоведа, ему пришлось, несколько раз теряя и вновь находя борозду, идти три километра, прежде чем она уперлась в зажатую между каменных глыб снежную нору. Овал лаза от частого посещения был отполирован до блеска.

— Ах, вон оно что! К детям ползла.

Степан принялся топором вскрывать канал, но никак не мог добраться до жилой камеры. Выручил Мавр — его чуткое ухо что-то уловило, и пес, дрожа от возбуждения, принялся раскапывать сугроб метрах в пяти от Степана. Тот бросился на помощь. Когда истончившийся купол обвалился, охотовед увидел шертистый ком. Степан отпрянул было, но ком не шелохнулся. В голове пронеслось: «Мертвая! Где же детеныши?»

Шерстинки посреди шубы слегка зашевелились. В густом меху охотовед нащупал двух щенят. Отощавшие малыши едва слышно пищали. Они были так слабы, что, когда пытались поднять головки, их начинала сотрясать неудержимая дрожь. Тем не менее лобастый щенок открыл «пасть» и даже попытался оскалиться. Второй, напротив, смотрел доверчиво, с надеждой.

Малыши были такими худыми, что сквозь нежную шубку прощупывалось каждое ребрышко, и улавливался стук сердца. Вид крошек растрогал охотоведа. Он, как никто другой, понимал: еще день-два — и им конец.

— Давайте-ка сюда, заморыши! Тут тепло! — Степан сунул малышей за пазуху.

Затем вытащил из норы и росомаху. Увидев, что та без хвоста, ахнул:

— Батюшки, старая знакомая!