Возвращение росомахи

— Немного подшаманили и ладно. Хотели еще неделю держать. Уговорил. Задыхаться стал в каменном мешке. Каждую ночь Буге снился. Никак нельзя нашему брату без тайги. Панты вот принес. — Лукса достал из кармана бутылочку с темно-коричневой жидкостью. — Панты и Буге быстро вылечат.

Истосковавшись по живому общению, я, не закрывая рта, рассказывал про свои охотничьи новости и происшествия. При этом невольно прислушивался к своему голосу. Поначалу мне даже казалось, что говорю не я, а кто-то другой. Настолько отвык от собственной речи.

Лукса, попыхивая трубкой, внимательно слушал. Узнав, что днем я чуть было не отправился кормить рыб, помрачнел:

— Чего так делал? Река — обманщица.

Помолчав, добавил:

— Однако, бата, со мной в молодости еще хуже было. Думал, совсем конец.

Лукса раскочегарил потухшую трубку и продолжил:

— После Нового года все уже разошлись по участкам, а я, как всегда, загулял. Возвращался на Буге один. У второго прижима нартовый след шел вдоль полыньи. Дело обычное. Вдруг слышу: «Трх, трх» — лед лопается. Не успел опомниться, как закачался на отколовшейся льдине, будто в оморочке. Хотел по нартам перепрыгнуть на торос, но льдина маленькая, накренилась, и я в воду свалился. Одна лыжа слетела, а вторая, как парус, по течению тащит. Ладно, успел в край полыньи вцепиться и ногой вертануть так, что лыжа съехала. Лед гладкий, руки скользят, не знаю, как выбрался. Спасибо Пудзе — пожалел. Долго потом болел, елка-моталка. С рекой, паря, не шути. Не ленись, всегда лед проверяй… Говорим, говорим, однако живот есть просит. Копченой рыбки принес. Устал в больнице от каш. Давай, пировать маленько будем.

Лукса извлек из котомки завернутую в какую-то грязную бумагу рыбу. Вид обертки совершенно не возбуждал аппетита. Мне даже показалось, что она покрыта плесенью. Но приятно пахнущая дымком и сочащаяся жиром кетина, оказалась великолепна. Съели всю за один присест.

Лукса взял промасленную бумагу и покачал головой:

— Совсем грязная.

«Не то слово», — мысленно поддержал я его и нисколько не удивился тому, что он бросил обертку в печку. Но когда охотник, допив чай, извлек ее обратно и положил на наш стол, я потерял дар речи: бумага была не только цела, а стала чище и белее. Впрочем, зеленые пятна, которые я принял за плесень, сохранились.

Видя мое изумление, Лукса, кивнув на бумагу, произнес:

— Горная шкурка. На горе Ко ее много. Удобная: в огонь бросил — опять чистая. Охотовед говорил — это минерал. Трудное название, не помню.

Я наконец сообразил, что это даннеморит — минерал, встречающийся в нашей стране только на отрогах Сихотэ-Алиня.

Не сердись, Пудзя

Ночью снилось, будто кто-то тянет меня за ноги в черную бездну. Я отчаянно цепляюсь за все подряд, но погружаюсь в нее все глубже и глубже. Проснулся весь в поту и долго не мог успокоиться.

В палатке тепло. Лукса уже позавтракал и ушел откапывать капканы. Через полчаса я тоже был на лыжах и брел по Глухому. Он оправдал свое название. На нем действительно все глухо. Ни одного свежего следа.

Вернувшись к становищу, принялся готовить ужин. Вскоре подъехал шатающийся от усталости наставник — ослаб за время болезни. Я обратил внимание, что он сильно возбужден.

— Что-то случилось?

— Отгадай загадку, — предложил он вместо ответа. — В липе сидит, скребется, пыхтит, тронешь — рычит.

— Медведь?

— Верно. Потеплело, вот и проснулся. Со стенок труху соскребает. Постель помягче делает. Пойдешь со мной?

— Ты еще сомневался?! — обиделся я.

Весь вечер тщательно готовились. Отливая в колупе[29] пули, Лукса все сокрушался, что тигр много ходил по одному из его путиков.

— Пока не буду туда ходить. Увидит, что следы топчу, — всякое думать начнет, сердиться будет.

— Лукса, ты же говорил, что тигр очень умный зверь. Все понимает.

— Да, куты-мафа, что думаешь даже знает. Подумаешь: не буду стрелять, — он понимает и тоже думает: не буду его трогать. Но когда куты-мафа далеко, он не знает, что я думаю. Не понимает, зачем по его следам хожу, и сердится.

Я не раз слышал, что некоторые промысловики до сих пор настолько боятся тигра, что стоит ему появиться на участке, бросают охоту и покидают это место, порой навсегда.

Лукса сегодня снял четырех соболей, и, хотя прошло больше месяца, ни один из них не попорчен мышами. Закончив приготовления к охоте, он раскурил трубку и задумался, глядя по обыкновению сквозь щелку в дверце, на переливы огня в печурке.

— О чем думаешь? — потревожил я его.

— Так, вспоминаю… Раньше ведь как было? Перед большой охотой к Аки с белым петухом шли. Он надевал шапку с рогами, маску — хамбабу. На пояс вешал кости медведя, рыси, железные погремушки. Под бой бубна в тайгу вел. Там большой костер жгли. Котел с водой ставили. Шаман вокруг ходил, камланил, волшебные слова говорил, пахучим багульником дымил — злых духов отгонял.

Как вода закипала, петуха в котел бросал — Пудзе подарок делал. Только тогда на охоту шли. Сейчас так не делаем, а хороший охотник все равно без добычи не остается…