Возвращение росомахи

День завершился нежданным подарком. Я даже присвистнул, увидев, что в два рядом стоящих капкана, поставленных просто так, на всякий случай, попались две норки.

* * *

И опять девственный лес трещит в объятиях жгучего мороза. Опять стынут, звонко лопаются деревья. Заиндевелые кусты в хрустальном сиянии. Кедровая хвоя поблескивает, как соболья ость. Плотный воздух вливается в легкие густым жгучим настоем.

Скрипучая лыжня увела меня в верховья Буге дальше обычного. На межгорном плато сразу бросилось в глаза черно-бурое пятно на снегу. Кабан? Лось? Почему не двигается? Может, спит? Осторожно, держа ружье на изготовку, приблизился и увидел, что это правда кабан, но мертвый. Настигшая его смерть была мгновенной. Сильным порывом ветра от сухостоины сорвало массивный отщеп, и он, падая с высоты, пронзил вепря насквозь, как копье. Оказывается, и в тайге происходят несчастные случаи. Только виновника не накажешь — ищи ветра в поле.

Ходить в сравнении с началом сезона стало заметно легче. Толща снега надежно укрыла все поваленные деревья, кустарники, камни, и они теперь не мешают. На обратном ходе, чтобы сократить дорогу, сошел с лыжни и покатился с горы к речке напрямки, но на скорости угодил в засыпанную пушистым снегом яму. Лыжи изогнулись, предательски затрещали и… переломились пополам. Закинув обломки на плечо, попытался идти без них, но не тут-то было. Как только опираешься на ногу, она проваливается в снег по самый пах. С трудом вытащишь ее, но при следующем шаге все повторяется.

Проковыляв так с десяток метров, взопрел. Горячий соленый пот заливал глаза. Ноги гудели от напряжения и отказывались идти дальше. Пораскинув мозгами, срубил ольху. Вытесал из нее две плоские полуметровые плашки и прибил их прямо на камус (коробочка с гвоздями, веревочками, проволочками у меня всегда с собой). Получилось неплохо. С этими «заплатками» я так и проходил до конца сезона.

Довольный и гордый тем, что сумел устранить поломку, завернул на памятную протоку, где с месяц назад завалил секача. К оставленной мной части туши стекались собольи тропки: крупные следы самцов и миниатюрные самочек. Снег, которым я засыпал вепря, разрыт с трех сторон.

Соболя по каким-то неуловимым для меня признакам отличают следы зверька, побывавшего у богатой добычи, и по ним выходят на место его кормежки. Замаскировал на подходах к мясу все четыре капкана, что лежали в котомке.

На Разбитой по берегу залива на днях опять бродил тигр. Событие уже привычное, но эти следы интересны тем, что проходили сквозь заросли колючего кустарника. Похоже, могучая кошка таким образом расчесывала свою шкуру.

После ужина допоздна ремонтировал снаряжение и одежду. Все уже изрядно обтрепано, изношено, но надо как-то дотянуть до пятнадцатого февраля — конца сезона. От того, что скоро домой, — и радостно, и грустно. Очень хочется к родным и друзьям, но в городе, попав в сумасшедший водоворот дел и встреч, быстро отдаляешься от природы. Привыкаешь к заасфальтированным, дышащим выхлопными газами улицам, каменным домам-клеткам, к мысли, что живешь нормально — как все.

Но однажды вдруг попадется на глаза одинокая старая ель, сохранившая в городском парке дикий, угрюмый вид, и сердце острой болью пронзит тоска по тайге, по звериным тропам, чуткой тишине зимнего леса. Однако пройдет время, тоска опять утихнет, и городская суета затянет в свой неумолимый круговорот. Один раз заглушишь эту тоску, второй раз, третий, но, в конце концов, плюнешь на все, соберешь рюкзак и в лес…

Все мои родственники и друзья в один голос твердят: «Как можно в тайге одному? Столько опасностей! Случись беда — даже помочь некому». (Лишь моя жена Танюша с пониманием относится к моей страсти к тайге и горам). Раньше, не имея достаточного представления о таежной жизни, я, скорее всего, говорил бы то же, что и все, но теперь смею утверждать: в тайге опасностей не больше, чем в городе. Сами звери на обострение отношений не идут. Те же ЧП, что случились со мной, справедливей будет отнести на счет моей неопытности. В тайге все естественно. Жизнь проще, здоровей и спокойней.

Бессонная ночь

На высоких парусах разлетелись и скрылись за зубцами гор облака. Когда я добрался до самой дальней точки Крутого, в небе царило слепящее солнце. Над бесконечными гребнями серо-зеленого моря, рассеченного белой извилистой лентой реки, изредка скрипуче гнусавил ворон.

Крутой наконец расщедрился и подарил крупного соболя приятного шоколадного цвета. Поднял добычу, чтобы освободить от капкана, а у него и на задней лапе капкан, только без цепочки. Тут я смекнул, что это тот самый самец, что ушел в декабре. Здоров чертяка! Мне еще когда ставил капкан, показалось странным: отпечатки лап крупные, а прыжки короткие. Судя по его бравому виду, не похоже, чтобы он недоедал. А я-то расстраивался — думал, что погибнет.

В лагерь возвращался, напевая нескладные, сочиненные мной еще в Якутии, куплеты.