Я не сплю. Заревели бураныС неизвестной забытой поры.А цветные шатры ТамерланаТам, в степях… И костры, костры.Возвратиться б монгольской царицейВ глубину пролетевших веков,Привязала б к хвосту кобылицыЯ любимых своих и врагов.Поразила бы местью дикарскойЯ тебя, завоеванный мир,Побежденным в шатре своем царскомЯ устроила б варварский пир.А потом бы в одном из сражений,Из неслыханных оргийных сеч,В неизбежный момент пораженьяЯ упала б на собственный меч.Что, скажите, мне в этом толку,Что я женщина и поэт?Я взираю тоскующим волкомВ глубину пролетевших лет.И сгораю от жадности страннойИ от странной, от дикой тоски.А шатры и костры ТамерланаОт меня далеки, далеки.
1935, Караганда
«Я хотела бы самого, самого страшного…»
Я хотела бы самого, самого страшного,Превращения крови, воды и огня,Чтобы никто не помнил вчерашнегоИ никто не ждал бы завтрашнего дня.Чтобы люди, убеленные почтенными сединáми,Убивали и насиловали у каждых ворот,Чтобы мерзавцы свою гнусность поднимали, как знамя,И с насмешливой улыбкой шли на эшафот.
1938
«Не требуйте ненужного ответа…»
Не требуйте ненужного ответа,Не спрашивайте резко: кто ты сам?Многообразна искренность поэта,Скитальца по столетьям и сердцам.Я сыновей подобно АвраамуБогам жестоким приносила в дар.Я наблюдала разрушенье храмов,Паденье царств, и гибель, и пожар.Меня судил могучий Торквемада,И он же сам напутствовал меня.И гибель католической армадыС Елизаветой праздновала я.Я разрушала башня феодаловС Вольтером едким, с Бомарше, с Дидро.И в сумраке Бастилии нималоНе притупилось острое перо.С парижской чернью пела и пьянелаЯ в пламенном фригийском колпаке,Со смехом безудержно чье-то телоВлача на окровавленном песке.Я небу и земле бросала вызовВ священный девяносто третий год.Напудренную гордую маркизу,Меня гильотинировал народ.Изведала паденья и полеты,Я превращалась в бога и раба.Дана была мне участь идиотаИ дантовская скорбная судьба.Жила под солнцем, в мраке без просвета.Была я жалкий нищий и мудрец.Многообразна искренность поэта,Познавшего глубины всех сердец.