Возвращение связного[1980, худож. В. Борисов]

Яно широко расставил ноги, бросил быстрый взгляд в сторону ворот — слушают ли их люди? — и уставился на Гривкову.

— Значит, я их сюда притащил? — Он не говорил, а словно бичом щелкал. — Товарищ председатель сам велел отвезти их к себе. Уважаемый товарищ председатель лично решил о них позаботиться. Но это дело ему даром не пройдет, — это я тебе говорю!

Тракторист завел трактор, и молотилка с элеватором выползли со двора. Гривкова выбежала следом за ними на улицу.

— Кабы я знала, кабы ведала, — завопила, запричитала она, — топором бы их порубала! На мелкие кусочки!

Милан решительно втянул ее во двор и запер ворота на засов.

* * *

«Ради бога, Альберт, не стреляй!» — вот что записалось на граммофонной пластинке. Так Джон Клифтон узнал, что убийцу звали Альбертом, и уверенно принялся за его розыск.

Шерлок Холмс увидал на ковре след ботинка, принюхался к запаху табака и тут же сказал доктору Ватсону: «Грабитель носит ботинки такой-то фирмы, курит особую смесь табака такого-то сорта, которую такая-то компания поставляет избранному кругу своих клиентов».

До чего же им было легко! Жертвы выдавали имена своих убийц, грабители принципиально носили ботинки только определенных фирм и курили сорта табака, находившиеся на надежном учете у торговых компаний.

Но попробуй найди преступника по ничтожному обрывку обычного комбинезона, который продается во всех магазинах! Попробуй зацепиться за такой пустячный факт, что преступник уходил соседскими задворками, а значит, дорогу знал, что уходил уверенно, а значит, сарай Гривковых видел не впервые. Ничтожный след, такой ничтожный, что на него можно не обращать внимания. Милан тоже знает лабудовские дворы и найдет здесь дорогу хоть с завязанными глазами.

Машины испорчены. В субботу (боже мой, ведь сегодня уже пятница!) приедет Эрнест и тут же попадет в эту заваруху. Его будут ругать, все на него насядут, и в конце концов его снимут с поста председателя, а то и вовсе исключат из кооператива.

Конечно, это не так страшно. Тоже мне удовольствие — бегать по учреждениям, часами торчать на заседаниях, ссориться с людьми и терпеливо выслушивать ругань от любой бабы!

Эрнест мог бы пойти на службу в район, а то и в область, в Нитру. Каждое утро он ездил бы на работу поездом, ходил бы аккуратно одетый, а на Лабудову можно было бы махнуть рукой: «Если я вам не подхожу — пожалуйста. И без вас проживу».

Но если его снимут с председателей — тут уж рукой не махнешь. Вызовут в полицию, в суд: «Не уберег кооперативные машины, теперь изволь отвечать!» Что же это я натворил? Почему не рассказал Эрнесту про вора, какого черта вздумал сам его выследить?

Если б можно было взять кого-нибудь в помощь — например Силу, тот бы мог расследовать днем, пока я в школе. Правда, Сила на меня дуется. Интересно, какая муха его укусила? К нам он вообще перестал ходить. Но когда ему ходить, если меня целыми днями нет дома?

Ремень — штука громоздкая, под рубашкой его не спрячешь. Сила слоняется по деревне до поздней ночи, он уж такой, дома ему не сидится; может, он видел кого-нибудь с подозрительным мешком?

Видно, вор часто наведывался в наш сарай. Когда я его вспугнул, он был налегке; значит, ремень, гайки и направляющие он стащил в другое время. Господи боже, я дрыхну, а вор ходит в наш сарай, как в свой собственный!

Почему же я сразу не пошел к Силе? Может, он давно уже знает, кто это был, и ждет, когда Милан соизволит спросить его, а я, дубина, мотаюсь как неприкаянный и не догадаюсь сходить к нему!

* * *

Для Шкалаков зима оказалась очень суровой. Сила остался без работы, а мать пряденьем и стиркой не зарабатывала даже тех денег, которые нужны, чтобы выкупить в магазине паек. У Грофика она получала верных триста крон. И если ей нужно было отвезти зерно на мельницу или привезти дров, Пальо никогда ей не отказывал. Конечно, за услугу она платила, зато не нужно было бегать по деревне и упрашивать людей.

А теперь нужно и просить, и платить, а так как в доме не было ни гроша, Шкалакову после тяжелой зимы ожидала еще более тяжелая весна: ведь весной придется отрабатывать все долги, сделанные за зиму.

Сила старался помочь матери. Он плел корзины, колол хозяевам дрова, резал сечку, расчищал дворы от снега. Но платили ему мало и чаше всего не деньгами. Наколет он дров, а хозяйка ему сует горшок пахтанья: «На, снеси матери!» — и они в расчете. Или скажет: «Наколол? Ну, иди поешь!» Нальет ему тарелку супу, оставшегося от обеда, и Сила уже знает, что на плату ему нечего рассчитывать.

Он не может сказать: «Ешьте сами свой суп, а мне дайте пару крон», — иначе на другой день он бы и этого не получил, а ведь этот отвратительный волчий голод не перестает терзать его. Голод находит на него неожиданными, судорожными приступами, изводит с дьявольской жестокостью, и Сила терпит любые унижения, только бы утихомирить его. Он не отказывается ни от безвкусного холодного супа, ни от вчерашней лапши, хотя ему часто плакать хочется от всего этого. Ведь то, что хозяйка скармливает ему, она иной раз выливает в помои свиньям.