Возвращение. Танец страсти

Ее крепкая фигура — кровь с молоком — вдохновляла присутствующих. Они должны все как одна стать такими же сильными, как сама Пасионария.

— No pasarán! — воскликнула она. — Враг не пройдет!

— No pasarán! — вторила толпа. — No pasarán! No pasarán!

Ее твердая уверенность воодушевляла слушающих. Пока они будут стоять, готовые к сопротивлению, фашисты в город не войдут. Сжатый кулак Пасионарии, пронзивший воздух, лишь укреплял их веру, что враг не пройдет. Многие из этих женщин и мужчин были совершенно измучены, испуганы, утратили иллюзии, но ей удалось убедить всех, что борьбу стоит продолжать.

Сальвадор впитывал ее магнетизм и теплую реакцию толпы. Ибаррури стояла слишком далеко от него, чтобы читать по ее губам, но, тем не менее, ей удавалось удерживать внимание Сальвадора.

— Лучше умереть стоя, чем жить на коленях! — убеждала она.

Ни один человек — ни мужчина, ни женщина, ни ребенок — не шелохнулся.

Когда она закончила свое выступление, толпа разошлась.

— Ее слова вселяют надежду, согласны? — проговорил Антонио.

— Да, — ответил Франсиско, — удивительная женщина. Она, как ни странно, заставляет верить в нашу победу.

— Она права, — согласился Антонио. — Мы не должны терять веру.

Глава двадцать четвертая

Несколько дней Мерседес бесцельно блуждала по улицам Альмерии. Она никого не знала в этом городе. Временами перед ней мелькали полузнакомые лица, но это были всего лишь люди, которых она видела в толпе по дороге из Малаги. Это были не друзья, просто люди, такие же, как она сама, оказавшиеся в незнакомом месте, все еще на ногах, с трудом двигающиеся из одной очереди в другую.

Для тех, у кого была семья, остаться в Альмерии оказалось единственным выходом, поскольку идти дальше было выше их сил. Мерседес же меньше всего хотелось задерживаться в этом городе. Она стояла на улице, где околачивалось немало беженцев — чужих друг другу, чужих городу. Даже речи не шло о том, чтобы здесь оставаться.

Перед ней стоял выбор: проще всего было бы вернуться домой, в Гранаду. Она сильно тревожилась за мать и чувствовала уколы совести, что она не там, не с ней. Она скучала по Антонио и знала, что брат сделает все от него зависящее, чтобы успокоить маму. Может, отца освободят из тюрьмы. Ах, если бы она могла об этом как-то узнать!

Ей отчаянно не хватало кафе и своей спальни, где она знала каждую темную ступеньку, каждый оконный карниз. Она позволила себе на время расслабиться и предаться воспоминаниям о том, что так любила дома: вспомнила сладкий, не поддающийся описанию аромат, исходивший от мамы, тусклый свет на лестнице, мускусный запах собственной спальни, двери и оконные рамы, покрытые толстым слоем коричневой краски, свою старенькую деревянную кровать с плотным зеленым шерстяным одеялом, которое с незапамятных времен согревало ее по ночам. Ее охватила волна безграничной любви. Все эти милые вещи казались такими далекими в этом разрушенном незнакомом городе. Может, эти мелочи и были самыми главными в ее жизни?

Потом она подумала о Хавьере. Вспомнила, как увидела его в первый раз и как в одно мгновение ее жизнь изменилась. Мерседес ясно вспомнила ту секунду, когда он оторвал свой взгляд от гитары, его ясные глаза с темными длинными ресницами пристально посмотрели на нее в толпе. Он ее не видел, но она помнила воздействие его взгляда. Казалось, что он излучает жар, и она плавилась в нем. После самого первого танца для Хавьера их встречи были подобны камешкам, по которым она пересекала реку. Каждый камешек приближал ее к другому берегу, где, как ей казалось, они никогда больше не разлучатся. Их страсть была взаимной. Расставание с Хавьером причиняло ей тупую ноющую боль, от которой невозможно было избавиться. Болезнь…

Как-то раз, примерно через неделю после гибели Мануэлы, внимание Мерседес привлекли скромные двери церкви. Может, Дева Мария поможет ей решить, куда идти?

За обветшалыми дверями открывалось внутреннее убранство в стиле барокко, но не это удивило ее, поскольку многие церкви имеют едва заметные двери, за которыми открывается величественный интерьер. Больше всего ее поразило количество людей внутри. И совсем не создавалось впечатление, что они пришли сюда в поисках безопасности. В такой неразберихе ни одно церковное здание не могло надеяться на защиту Всевышнего. Церкви были такими же уязвимыми, как и остальные здания, — националисты бомбили их с воздуха, республиканцы сжигали. В проходах и нефах многих церквей располагались воинские подразделения, а на помостах и хорах селились птицы.