Возвращение Цезаря

Бродя в рябинах, я понял себя. Теперь мне ясно, что я стану делать, когда вырасту: буду охотником.

Я еще походил, размышляя о Петьке, не отпущенном с нами.

Старик свистнул, звал меня есть кашу.

4

Это здорово — есть кашу в лесной сторожке!

Мы сидели на кровати, горячие миски держали на коленях.

Мы ели пшенную кашу с салом, и Старик говорил, что он хочет вырастить из меня человека (будто я обезьяна). А для этого нужно беречь маму: с логикой он не в ладах. Петька бы уличил его и поднял крик, но я умею говорить со Стариком.

— Ладно, пап, — говорил я, жуя кашу. И следил, как мышонок грыз что-то посредине пола.

Это был недавно рожденный мышонок, хвост и уши у него прозрачные и не по росту большие. Как у Петьки…

— И не забывай обливаться холодной водой.

— Сделаю, пап.

Затем я вымыл миски и котелок в ручье, и мы пошли смотреть все вокруг.

5

Мы прошли опушкой, вышли к копнам и наткнулись на куропаток. Стали взлетать, как ракеты, пестрые большие птицы. Одна ударилась о копну и упала. В глазах у меня зарябило, я кинулся схватить птицу.

Старик, понятно, фотал меня.

Пальто он расстегнул, кепку повернул козырьком к затылку, в руках его был любимый ФЭД.

Птица улетела, а я ощутил, что щека поцарапана. Она — горела. Все горело вокруг меня — желтый лес, озимь, хромировка камеры.

— Ты чего не стрелял? — закричал я сердито: щека болела.

Старик вежливо ответил, что мы-де инспектируем здешние места. И заверил — снятые им кадры удачны.

Еще говорил, места эти глухие, дичь чувствует себя вольно, можно хорошо поработать здесь: аппаратура есть, и пленки достаточно.

Я молчал, сердясь на него. Царапина что, она заживет. А из этих идиотских снимков будет сделан альбом для гостей, и те обхохочут меня тысячу раз.

…Мы обошли поле и снова вспугнули куропаток. Но теперь Старик выстрелил.

Он вскинул ружье — одной рукой! — и выстрелил два раза подряд. Взорвался в стволах бездымный порох, на колючее жнивье упали птицы: две. Попал!

Я подбежал и схватил их. Поднял. Теплая кровь обожгла мои пальцы.

Я кричал:

— Куропатки! Куропатки! Куропатки!

Старик улыбался мне, склоняя голову набок.

Очки его блестели, за спиной был сосновый лес, называемый бором. И над всем — полем, лесом и мной — плавала отцовская широкая улыбка.

Я простил его.

Он положил куропаток в ягдташ и отдал его мне: неси!

— Какие бывают куропатки? — спросил он.

Я ответил с молниеносной быстротой:

— Серые, белые и каменные.

— А эти?

— Серые.

Но Старик объяснил мне, что куропатки белые. Что в Сибири на полях толкутся именно белые куропатки.

— А еще какие?

— Серые.

— Правильно! — одобрил Старик. — Мы должны их найти: они вкусные, мы станем их стрелять себе на еду. Но не забывай — только на еду! И всегда бей наверняка — птицам больно. Тот, кто причиняет боль без крайней необходимости, страшный человек, — внушал он.

Старик велел мне взять ружье и идти полем, чтобы получился снимок «Молодой охотник». Затем он даст снимок на городскую выставку и, быть может, напечатает его в журнале. И все потому, что мой отец замечательный фотограф.

С тех пор как биологи зачислили его к себе лаборантом, он стал фотографом животных. Он их гениально снимает и уже два раза падал с дерева.

…В сторожке я ощипал куропатку, а Старик сварил из нее очень вкусный суп. (Картошку и лук я нашел в огороде.)

И снова мы сидели с горячими мисками на коленях.

Старик, хлебая, вытягивал шею. Очки в тонкой железной оправе потели в супном вкусном пару.

Поев, мы сидели на крыльце. Старик учил, как вести себя в лесу: ночевать, разводить костер, стрелять лесную дичь. Мне же хотелось спать. Слушая, я подпирал веки пальцами. И вдруг заснул.

6

Проснулся «а кровати-медведе.

Вскочил — никого… Я испугался и выбежал — нет папки! Закричал — Старик не отозвался.

И хотя вокруг был клонившийся к вечеру день, мне стало страшно.

Мне казалось, что отец ушел и умер, я его не увижу. Никогда! Я стал звать его и увидел: Старик быстро шел из леса. Закричал мне:

— Что случилось?

Я подбежал — лицо его было удивленным и сердитым.

— Где ты был? Я так боялся за тебя.

Старик сказал, что гулял в лесу (там, кстати, можно будет поохотиться с телевиком на синиц-аполлоновок) и нашел вкусные грибы.

И вывалил из карманов эти грибы, сделанные как бы из мокрых оберточных бумажек. Пахли они гнилушками, а назывались осенними опенками.

Затем пошли прогуляться. Мы перешли березовый лес, озимое поле и другой лес, сосновый. За ним был овраг, доверху полный осинами.

И, стоя у этого оврага, мы услышали глухие, как больной кашель, удары. Они возникали где-то очень далеко и перекатывались справа налево и обратно.

Отец сказал мне, что стреляют из большого ружья зарядами черного пороха. Очень красиво: из ружья вырывается светящийся клуб. Значит, мы не одни. Кто-то еще охотился здесь, в этих глухих местах. Это мне не понравилось.

7

На следующий день мы перешли овраг и потопали себе дальше. По дороге нам встретились сухие зонтики пучек. Старик учил меня отличить горькую пучку от настоящей — сладкой — по блеску кожицы.

Но кто в наше время ест пучки!

У ручья мы увидели босые когтистые следы. Старик заявил, что это след барсука.