Возвращение Цезаря

Руки его хлопотали, а в душе тянулась серебристая цепочка удовлетворения. Он рассматривал каждое звенышко и признавал, что ему повезло: жил здесь вторую неделю, и все дни были ясные, а иногда и голубые.

Вкусная рыба? Есть.

Лес? Под боком.

Поселок? С приличным магазином.

Друзья? Ванька-Контакт прислал прогноз погоды, говорящий о чрезвычайной удаче Владимира Петровича.

Или Контактыч использовал знакомства и организовал погоду? Сама их встреча была удачей Владимира Петровича: не встречались тысячу лет, с самой школы. Встретясь, обменялись информацией. Иван хвастал автомобилем, сестрой, ученым ее мужем, их (и его, Контактыча) знакомыми. Ух, сильны! Правда, Владимир Петрович не понял толком, где же работает сам Иван. А также тайну: отчего долговязая рыжая девочка (с которой у него было что-то вроде детского романа) вышла замуж за старика, хотя бы и ученого.

Правда, она всегда была своенравна и упряма.

Контактыч был тощим, с узким телом. А теперь уверенность, отличный костюм, болтовня, как он благоустраивает дачу старика (тот отвел ему комнатку).

Владимир Петрович рассказал о себе. Затем начался серьезный разговор.

— Что ты мыслишь о науке? — спросил его Контактыч. — Твое изобретение сам бог велит оформить научной работой. Подсыпать формул можешь? Надо действовать. Ничего, я подумаю. Есть такие возможности… Пальчики оближешь.

…Уха бурлила. Голубой дымок поднимался над ней.

Владимир Петрович хлебал уху и кряхтел от желудочного восторга. Вкусно! Постанывая, объел кастрючка, а хрящики покидал в кусты. Расстелил одеяло и прилег: ему казалось, что и в желудке у него все голубое.

Сладко так жить, сладко!

Владимир Петрович сжал пальцы.

Он сжимал их сильнее и сильнее. И вдруг, подобрав колени, боком скатился в траву. Прохладную. Встал на четвереньки и подпрыгнул несколько раз: так хорошо.

Еще и взревывал при этом: эхо бегало к острову и обратно. После чего встал, сделал серьезное лицо и пошел к воде ополоснуться.

И обомлел — егеря сидели под высоким берегом.

2

Он даже глаза ладонью прикрыл. Отнял — вся компания здесь: Сашка — в лодке, Сергеев — на песочке.

Сашка — в одних плавках — возился с моторами. Сергеев выглядел почти официально: кроме широких трусов на нем была фуражка.

Он смотрел поверх острова в бинокль. Палец его медленно шевелился, вращая кремальеру.

Рыжая собака отдыхала в тени. Солнце падало лишь на кончик ее хвоста, он тлел как фитиль. Владимир Петрович еще слышал свои дурацкие вскрики, они застряли в ушах. «Неловко». Владимир Петрович качнулся обратно — уйти — и сошел вниз.

Песок сыпался из-под ног. Владимир Петрович съехал по этому песку прямо к Сергееву, к его спине с большими плоскими лопатками.

— Здравствуйте! Отличный день, — сказал Владимир Петрович. — Поймали кого? А?…

Сергеев качнул фуражкой. Владимир Петрович покосился на него. Служака… А если напорешься на такого? Опасно это или нет? Он туп, где ему догадаться, о чем они говорили с Малинкиным. А егерям нужно быть лукавыми, быстрыми. Они, по сути, охотники.

Владимир Петрович вошел в воду рядом с лодкой, окунался, присаживался, хлопал руками по воде.

От лодки отрывались и уплывали мимо него радужки бензиновых пятен.

…Владимир Петрович вышел из воды с сожалением.

— Все мы мужчины, собака тоже, — сказал он и стянул плавки. Сходил к палатке и кинул их на крайний березовый куст. Вернувшись, сел и, подгребая, зарыл себя песком. Сделал пирамиду, вертел головой. На лысине его ерзал голубой отблеск.

3

Сергеев пожевал травинку, плюнул в воду и снова зажевал.

К зеленому в воде набежали рыбьи головастики.

— Ишь, налетели, — сказал недовольно Владимир Петрович. — А что едят? Плевок?

— Ребятишки ишо, — пояснил Сергеев.

Костлявое лицо его было спокойно, глаза — узкие щелочки.

Он медленно, туго улыбнулся: тронулись губы, сморщилась кожа щек, выставились крупные — лопатками — зубы. И вот сидел на берегу улыбающийся человек. «Насквозь вижу», — подумал Владимир Петрович. И вернулся к созерцанию рыбьих мальков. Он спросил Сергеева о породе их. Тот заговорил будто о знакомых. Окуней он уважал, презирал чебаков за характер и костлявость.

— Антропоморфизм, — укорял его Владимир Петрович.

— Как? — оторвался от мотора Сашка.

Лицо его маленькое, темное, будто выбитое из старой меди. Глаза круглые, желтые.

— Антропоморфизм — это желание очеловечить природу, видеть в ней человеческие черты. Скажем, думать, что дереву больно, — разъяснил Владимир Петрович, зачерпнул горсть воды и полил макушку.

— Им и больно, только кричать нечем, — сказал Сергеев. — Шевелят же листиками, ищут солнце. И стерлядь ползает себе по дну, кушает личинки. А ей на пути самолов кидают. Во какие крючья! Половина срывается и от ран помирает.

— Но, — возразил Владимир Петрович, — ведь и личинкам больно: тоже ползают, а их — хап!

— А это природное дело.

Владимира Петровича удивили слова егеря. Что это? Неприязнь? Он хотел было спросить об этом, но Сергеев ушел от разговора, начал рассказывать, как у него однажды украли деньги. Ощутил ветерок в кармане, схватился — пусто! Облегчили!

— Отчего же в милицию не пошел?