Возвращение в будущее

«Предки современных германских племен обитали в темных, болотистых лесах, по берегам илистых рек. Для примитивных народов (каковыми в то время являлись германцы, пока не осели в Европе) лес казался пугающим, полным таинственного и неизведанного, он предстает совсем не таким, как море — суровым, но честным противником, и одновременно другом с открытой душой. В лесу отдельный индивид чувствует себя потерянным; лесная чаща лишает одинокого человека воли и мужества. Для того чтобы выжить в лесных чащобах, представителям диких племен было необходимо объединяться».

Это конечно же из области архетипов.

Оттуда же идет и представление о том, что знаменитое сказание о Гаммельнском крысолове «является самым тонким и саморазоблачительным автопортретом, какой какая-либо нация могла представить на всеобщее обозрение».

Хотя, конечно же, от доходящей кое-где до абсурда неприязни к немцам ее спасает собственная индивидуальная честность и принципиальность: как бы ни был «плох» немецкий народ, она не может не признать его достижений в области искусства, а также наличия и «здоровых сил внутри нации» и призывает помочь поверженной Германии (это в самом начале войны!), ее народу, которому, в соответствии с принципами гуманизма, должен быть дан шанс на построение нормальной жизни.

«Ради самих себя, не говоря уже о христианских и гуманитарных ценностях, победители должны будут приложить все усилия, чтобы помочь Германии встать на ноги в экономическом плане как можно быстрее…»

* * *

В книге много интересных фактов, достойных внимания, порой пусть и мимолетных впечатлений. Так, например, нельзя не упомянуть, что на пути в Америку Сигрид Унсет довелось побывать в аэропортах Риги и Таллинна (советский самолет, на котором она вместе с младшим сыном летела в Москву, делал остановки) всего за несколько дней до того, как согласно пакту Молотова-Риббентропа Латвия и Эстония (как и Литва) были признаны зоной влияния Советского государства.

Сигрид Унсет не из тех, кого в свое время называли «друзьями СССР», которые писали лояльные или даже восторженные воспоминания о стране Советов, как Андре Жид, или Ромен Роллан, или ее соотечественник, норвежский поэт Нурдаль Григ, — люди, обманутые советской пропагандой или в силу своих убеждений настроенные верить всему и восхищаться всем увиденным.

Любознательная по натуре, она с интересом наблюдает и искренне описывает увиденное. Мир, который рисует Сигрид Унсет, имеет хорошо знакомые нам черты, это страшный оруэлловский мир: поезд с заключенными на станции «Тайга», потоки людей, непрерывно перемещающиеся по улицам городов и по всей стране, коммунальные квартиры с комнатами, сплошь заставленными железными кроватями, запыленные витрины магазинов с вывешенными муляжами свиных окороков, которых нет в продаже. Стыдно читать и о контрасте общественных зданий по сравнению с жилыми кварталами, об уборных без канализации в центре Москвы и повсеместном запахе бедности. Больно читать о большом количестве нищих в Москве (увы, и теперь), о людях, томящихся на станциях в ожидании поездов или в очередях за каким-нибудь товаром.

А когда Сигрид Унсет говорит о всеобщем беспорядке и запущенности, царящих повсеместно, чего при желании можно было хотя бы в какой-то степени избежать, то вспоминаются бессмертные слова профессора Преображенского из «Собачьего сердца» Булгакова о том, что разруха происходит не сама по себе, а царит в умах.

Страна, где даже поездка в первом классе транссибирского экспресса оказывается не комфортабельной, а лишь кое-как терпимой. Что говорить о кошмаре путешествий для рядовых граждан? Сигрид Унсет произносит убийственные слова: какими-то чертами Россия кажется ей страной, уже оккупированной врагом.