Возвращение в Египет

Текст напечатан церковнославянским шрифтом. Вверху старообрядческий крест. Потом слова молитвы: «Господи Исусе Христе Сыне Божии, помилуй нас, грешных». Имя Сына Божия написано, как принято у староверов, синодальные пишут иначе — «Иисусе». Дальше преамбула: «Слушная пора приходит… Не сегодня так завтра христолюбивое воинство наше пойдет на Москву». Следом четкие указания, что шаг за шагом делать, а заканчивается всё так: «Казенная мироедная власть проходит, мирская народная приходит, иностранная исчезает, святорусская наступает. Аминь». Договариваются они и о том, что восстание начнут поляки, это как бы епархия Чайковского и его людей, затем всем войском поднимутся некрасовцы и вместе с польским легионом самого Чайковского через румынские земли пойдут в Бессарабию, на Волынь и в Подолию — начнут мятеж уже там. Из Малороссии они посредством эмиссаров поднимут донских и линейных казаков, московских и петербургских студентов брал на себя Кельсиев, а Чичикову достались те, кто меньше века назад пошел за Пугачевым, — горнозаводские рабочие Урала и уральские же казаки. Когда ни Кельсиева, ни Чайковского с ними нет, он и Гончар много говорят о Герцене. В чем-то сходятся, в другом нет, но делу это пока не мешает.

Для Гончара Герцен — что-то вроде царевича Димитрия. Тот воцарился как раз на казацких и польских саблях и убит был обманом теми же боярами, что спустя пять лет посадили на престол антихристово семя — Романовых. Для Чичикова он тоже могущественный аристократ, естественный и законный соперник Романовых, на престол он имеет те же права, что и они. Впрочем, Чичиков, когда Гончар впервые сравнил Герцена с царевичем Димитрием, в дневнике записал, что сначала ему это не понравилось, а потом он согласился с Гончаром, что человек в таких вопросах никакого права голоса не имеет, это дело не его разумения. Один только Бог может судить, кто Ему угоден, избрать его. А дальше ты можешь уверовать во Всевышнего, встать и пойти за Ним или отказаться, остаться в египетском рабстве. К сожалению, сам Гончар так же быстро, как увлекся Герценом, и разочаровался в нем. Незадолго до своей поездки в Лондон он писал Александру Ивановичу: «…земно кланяемся и заочно целуем честный зрак лица вашего», а встретившись по возвращении в Галац, сидя с Чичиковым на скамейке в городском парке, стал печально ему объяснять: «Рассмотрел я их ум высокий да пустой, потому что Бога не исповедуют, воскресения мертвых не веруют быти, и — вот мой ум с ними не сходен, и я от них выехал». Чичиков, как и Гончар, видел несходство своего ума с умом Герцена и долго на его счет колебался, не мог ни на что решиться. Но, может быть, как раз из-за того, что не спешил, двигался осторожно, едва ли не на ощупь, в отличие от Гончара, разочарования он миновал. До самой кончины Герцена то, что его и Чичикова связывало, только крепло. Потом, когда Герцена не стало, отношение Чичикова к его ученикам и наследникам — народникам, то есть ко всем тем, кого он как пастырь вел за собой, тоже не поменялось.

Впервые Чичиков заинтересовался Герценом еще в конце сороковых годов: когда они ему попадались, тщательно, с карандашом, читал номера «Колокола», спустя годы так же, с карандашом, перечитал все, какие сумел достать, статьи и брошюры Бакунина. Сам он, без Бога, не понимал мира, не понимал, зачем он тогда вообще существует, в чем его смысл и назначение. Без Бога сразу делалось одиноко и пусто, и не было разницы, куда идти и с кем. Что добро, что зло — всё было едино, без цвета, без вкуса и запаха, земля была безвидна и пуста, как будто о семи днях творения никто еще и не думал. Путевые дневники Чичикова пятидесятых — середины шестидесятых годов чуть не наполовину заполнены выписками из европейских революционеров всех мастей и окрасок, от Гарибальди до Маркса. Конечно, больше других — из работ, так или иначе посвященных России, то есть Герцена, Бакунина, Чернышевского. И вот по этим выпискам и комментариям к ним (как и раньше, Чичиков оставлял их или сразу по прочтении — тогда чуть ниже цитаты — или погодя, уже всё обдумав и взвесив, в этом случае на полях) в общем понятно, как он приходил к тому, что староверы и народники дальше пойдут одной дорогой. Это неизбежно и правильно, главное — угодно Богу. Первое свидетельство начавшейся работы — запись в дневнике от 15 мая пятьдесят четвертого года, что и староверы, и те, кого Чичиков уже тогда называл народниками, убеждены, что весь Божий мир попал под власть антихриста, и готовы на любые жертвы, только бы разрушить до основания это царство зла.