Возвращение в Итаку

– По просьбе наших гостей, моряков, вернувшихся после перегона судов на Дальний Восток, исполняется народная песня о Колыме! – объявил по микрофону музыкант.

«Черти, – подумал капитан, – полосатые… В фольклор занесли».

Под эту мелодию танцевать никто не решился. Зал притих и молча слушал неведомо кем придуманную песню.

Капитану захотелось вдруг, чтоб никого не было рядом, он обозлился на Мокичева, тоже, уважил… Не то чтобы песня расстроила его, но, как говорят, не в жилу попал Васька…

Я знаю, меня ты не ждешь

И писем моих не читаешь…

«Что же мне делать, – подумал капитан. – Говорят, за любовь надо сражаться. Надо. А кто определит, где начинается и где кончается любовь?»

Он повернулся к стене, с которой длинноволосая девушка протягивала ему ладони, полные янтаря.

«Зачем ты женился на Галке? – спросил себя капитан. – Ты ведь знаешь, что женщину нужно любить, забывая обо всем, или не любить вовсе… А можешь ли ты сказать, что Галка была для тебя дороже всего на свете? Да, в море ты думал о ней, торопился вернуться в порт. Но едва кончался срок пребывания на берегу, ты отдавал швартовы и опять уходил в море… Вот ты и остался с ним, с морем. Забудь о Галке. Это не твоя Пенелопа…»

– Пора идти, – сказал капитан. – Пойду расплачусь…

– Уже уплачено, – сказал Решевский.

– А кто тебя об этом просил?

– Олег, – сказала Галка, – не надо… Прошу тебя.

Весь вечер капитан старался незаметно заглянуть ей в глаза, словно надеялся прочитать там важное для него, но так ничего и не смог прочитать.

На выходе капитана перехватил Мокичев. Прощаясь, крикнул: «В нашу контору приходи завтра!» – и помчался догонять свою компанию.

– Пойдем пешком, – предложила Галка.

– Можно, – сказал Волков, а Решевский промолчал.

Они свернули направо и пошли по улице Комсомольской, той самой, где встретились днем.

Было около полуночи. Позади залязгал трамвай, потом все стихло, и только шорох шагов нарушал тишину, да цветущие липы стояли на их пути.

Все трое молчали, но каждый из них вел мысленный разговор с двумя другими и с самим собой, странный разговор, потому что из троих собеседников лишь один был воплощен во крови и плоти, а остальных он смоделировал сам.

В тишине, нарушаемой лишь редкими звуками ночного города, шел бурный спор о жизни, и самым удивительным было то, что никто не мог победить в этом споре, и все стороны были правы.

Улица была длинной, и они шли по ней, продолжая молчаливый разговор друг с другом.

«Чувствую, – подумал Решевский, – как надвигается нечто неизвестное… Так оно, наверное, и должно быть? »

Он ощутил, как Галкина рука скользнула к его локтю, осторожно прижал ее руку, посмотрел налево и увидел, что Волкова она тоже взяла под локоть.

«Их двое, а я одна, – подумала женщина. – Какие чувства я должна испытывать сейчас? Угрызения совести по отношению к первому, неловкость, смущение, страх перед обоими… Кто из них ближе для меня?..»

Она хотела освободить руки, которые лежали на запястьях идущих с нею рядом мужчин, но не решилась сделать это.

«Нужно ли мне думать о них вообще? – спросил себя капитан. – Ведь жизнь моя начинается снова…»

На несколько километров тянулась улица, любимая улица капитана, и, подумав об этом, он уточнил: любимая в прошлом.

«Но улица не виновата, – решил он, – пусть остается в памяти такой, как помнил о ней там…»

Теперь на улице лежала ночь, и улица приобрела иное обличье. Она стала уже, посуровела и словно насторожилась. Особняки угадывались в густой темноте размытыми пятнами, и лишь фонарь над номером дома напряженно и зорко всматривался в прохожих.

Они поравнялись с тем домом, что выстроили на пустыре в отсутствие капитана. Он поднялся выше домов-старожилов и, словно корпус плавбазы среди траулеров, стоял у улицы-причала с рядами погашенных и освещенных окон-иллюминаторов.

Волков увидел, как возник во мраке зеленый огонек, и рванулся с тротуара на мостовую, подняв руки над головой и закрывая дорогу мчавшемуся такси.

– Быстро! – крикнул капитан и распахнул дверцу Решевскому и Галке.

– Спасибо, Олег, – сказала Галка и хотела произнести какие-то слова, но капитан буркнул: «Пока», – и захлопнул дверцу.

«Волга» плавно взяла с места, и капитан остался один. Он смотрел вслед машине. Вот зажглись на повороте красные огни, донесся звук набиравшего обороты двигателя, послышался смех во дворе, и в доме, выстроенном в отсутствие капитана, погасло еще несколько окон.

«Домой, – подумал капитан. – Надо домой…»

При этом он даже не подумал, что дома, собственно, у него нет, он еще долго будет обзаводиться им, этим домом. В свое время капитан поймет, какой замечательный смысл заложен в самом понятии «дом». Сейчас ему лишь тридцать два года. Он многое успел повидать, пережить и перечувствовать, он все еще полон сил, и жизнь у капитана впереди. Пока он ощущает себя дома и в купе поезда, и в комнате Межрейсового дома – гостиницы для моряков.