Возвращение в Михайловское

Не кто иной, как эта Анна Орлова – и свела его с Фотием.

– Она – из тех самых Орловых?

– Конечно! Не зря ж она мужеподобна! Пошла в своих дядей! – и улыбнулся знаменитой своей очаровательной улыбкой, которую решительно все, кроме нее, его жены, считали лукавой.

– А вашему свету следовало бы больше заниматься собой! А не мной и моей жизнью. И не вашей тоже. (Тон был элегический.) Отмаливать грехи хотя бы. У них, я полагаю – их не меньше, чем у нас с тобой! – «Ты» они говорили друг другу редко – чаще, когда возникала опаска ссоры. Впрочем, сейчас ею и не пахло – промельк досады и только.

…она знала – что он хочет отмолить (и чем дальше – все больше). Проклятый вечер и ночь, когда они вместе ждали исхода заговора против его отца… Это было ужасно – право, ужасно – но в этом, как раз, в своей жизни – он был повинен меньше всего… Император Павел сошел с ума – все знали, – ходили слухи, что он вот-вот завещает престол племяннику из Германии, а сына-наследника заточит в крепость вместе с матерью-императрицей (которая после так безумно рыдала на его похоронах). И Александру ж было твердо обещано, что отца пощадят – только заставят отречься!.. Но потом, потом… все офицеры, бравшие участие в действе – рассказывали, что, когда вошли в спальню Павла – все предстало в ином свете, и… что сами не поняли – как все произошло… Но это она, Элиза, была с мужем – в тот вечер и ночь. И отирала его слезы, и даже отдавала распоряжения за него. Какие он сам в слезах – не в силах был произнесть. Хотя… она как женщина – и это тоже все знали – в ту пору уже не принадлежала ему.

Потом они немного разогрелись игрой, и он уж был при четырех – и мог объявлять и стал зреть впереди некие комбинации…

– Теперь и у меня – марьяж, дорогая! Ба! да еще марьяж!.. – он с детским удовольствием озирал карты, взятые в талоне.

…она помнит, как он впервые поцеловал ее. Пытался. Было страшно и влажно. А она испугалась, что у нее, верно, слишком прохладные губы. И руки – чистый лед: ей было тринадцать! Она после стыдилась себя, что была слишком холодна – и, совсем уж позор – после долго полоскала рот. Она написала тогда матери:

«Боюсь, ему теперь захочется все время целовать меня. Что делать? «Они еще были только помолвлены…

Она прикрыла рот платочком, покашляла. Он вздрогнул. Он часто слышал прежде такой кашель у Софи… своей дочери от Нарышкиной… А теперь Софи нет… Саму Элизу, похоже, ее кашель – не пугал, только смущал. Он недавно говорил о ней с врачами. Ничего хорошего!

…стеснительная недотрога! (теперь она презирала себя). Она понимала, что ничего не могла ему дать тогда – поначалу. Их оженили слишком рано. Ей было четырнадцать, ему – шестнадцать. Нет, сентябрь – шестнадцати еще не было! Двое детей – заключенных против воли в железные колодки царств и царственных интриг. Выдумка бабки Екатерины. Элиза была девчонка: – Ой, больно! Ой, щекотно!.. Не трогай волосы – они искрят! – А он – мальчишка… которому нужна была женщина. Ему не хватало ни сил, ни терпения – раздувать этот тлеющий костер.

– Вам никогда не вспоминается бедная Криденер? – спросила она, помолчав.

– А почему я должен вспоминать ее?.. – но сдержался и кивнул благо желательно: – Она умерла в Кореизе, в Крыму, весной. Мне докладывали…

– … потому что это вы выгнали ее из Петербурга по наущению Аракчеева и вашего отвратительного Фотия! И отказали в аудиенции, даже тайной – и тем сломили ее!.. – но не произнесла – только подумала…

– Но я – православный государь, дорогая! – потянулся и поцеловал ей руку. За сим шел целый полк несказанного: – И я не мог допустить, чтоб офицеры мои переходили в католичество! Пусть даже экуменического толку. При всей моей симпатии – к мадам Криденер!..

Эти двое были вместе Бог знает сколько лет – все знали друг о друге – или почти все – и могли едва лишь трогать клавиши разговора. Одни аккорды. За которыми прячутся целые мелодии. Он сам клонился некогда к идеям мадам Криденер – но потом, потом…

– Но вы ж писали, как будто, про нее маркизу Паулуччи!.. Вы сами мне рассказывали…

– Писал! – согласился он кротко – уже вслух, и добавил тверже:

– Так в один прекрасный момент у меня могла оказаться под рукой католи ческая армия!..

Его округлый по-женски подбородок с ямочкой – глядящий со всех двор цовых портретов бабки Екатерины, дышал удивительным упрямством! Впрочем, сама Екатерина, верно, тоже была упряма, иначе б…

Маркизу Паулуччи, генерал-губернатору Прибалтики, он, в самом деле, когда-то написал: «Пусть каждый молится, как хочет, лишь бы молился!» (речь шла о Криденер и ее сторонниках в Риге). Что они все понимают? Наши обязанности, наши зависимости – чтоб не сказать – наши грехи…

– Признайтесь, все-таки… ее отличала истинная вера! Не то что…

– Ах, Элиз! Кто знает в этом мире – что истинно, что не истинно?..