Голлеровская проза намного более «воздушна» – и это вовсе не упрек ей. Здесь есть стыки и швы, отступы от главной темы, смены точек зрения и интонационных ключей. Здесь читателю предоставляется возможность самому побродить в этом «саду расходящихся тропинок», увидеть изображаемое в разных ракурсах, поразмышлять и поспорить с автором. Конечно, сравниться с образной пластикой и проникновенной риторикой тыняновского романа мало что может. Однако манера Голлера, несомненно, более отвечает современному и либеральному «порядку дискурса».
Сегодня, в начале третьего тысячелетия Новой эры, как-то не принято оглядываться назад. Тексты же Голлера побуждают нас, затрачивая интеллектуальные усилия, сосредоточенно вглядываться в прошлое. Они пробуждают ностальгию по Истории.
Сегодня обращаться к истории, искать в ней вдохновение, уроки, истину – значит идти против моды и течения. Но Голлер этого не боится. Он занимается археологией культуры, извлекая осколки ценностей и смыслов из-под завалов идеологических схем, предрассудков. Поэтому его тексты – не самое легкое чтение. Может быть, исторические раскопки писателя, и вправду, несвоевременны. Позволю себе, однако, оговорку: если так, то тем хуже для нашего времени.
Есть одно важное завоевание в прозе Бориса Голлера, идущее, видимо, от его достижений как драматурга: психология его персонажей задана не только их индивидуальными, врожденными качествами, то есть их неизменными свойствами, но и мотивирована ощущением их личной жизни внутри истории. Характеры в этой прозе обретают себя в историческом опыте, открыты ему. Какой бы тяжестью этот опыт на них ни обрушивался, они переживают его как доминантный в их бытии. Это явственно заметно в романе в четырех книгах Бориса Голлера о Пушкине.
Вроде бы автором избраны по преимуществу как раз те моменты жизни поэта, когда история выталкивает его на свою обочину, подальше от тех мест, где она творится. В данном случае – подальше от столиц и от того круга друзей, который непосредственно и стремительно рвется к историческим свершениям. Но в том и тайна, в том и сюжет цикла романов «Возвращение в Михайловское», наконец собранных воедино. Вся их напряженность возникает из непрестанного внутреннего диалога поэта со своими друзьями и врагами, с самим собой как человеком несвершенных деяний – при том, что как личность, как заданный природой «психологический тип», Пушкин весь – порыв, действие, не «лед», а «пламень». Борисом Голлером Пушкин рассматривается одновременно как «объект истории» и как ее «субьект». Сюжет «Возвращения в Михайловское» прежде всего внутренне диалогичен. Деревенский «прелестный уголок», силой исторических вещей бросает поэта в «темный угол». Его ссылка похожа на ссылку от самого себя – такого, каким он мог бы явиться на историческом ристалище.
Оказывается же – между двух зеркал на большой дороге (если иметь в виду стендалевское определение жанра романа как «зеркала на большой дороге»). Сюжет последней, третьей части романа, до сих пор еще не печатавшейся – «Тени Ленского», – в том и кристаллизуется: в день когда его друзья стоят на Сенатской площади, он сидит в деревне и пародирует в «Графе Нулине» Шекспира. На самом деле – самого себя, свое положение в самых важных из исторических событий, в которых он мог бы участвовать. «Граф Нулин», история неудавшегося флирта, ставящего героя в жалкое положение, написана в два дня – 13 и 14 декабря 1825 года.
Внутренний диалог Пушкина со своей «исторической тенью» не есть, конечно, буквальный диалог, лишь приглушенно звучащий на страницах романа. Но в том и состоит мастерство прозаика, чтобы дать его контрапунктным соотношением сцен, а главное, авторским заинтересованным представлением о том, какие сцены нужно акцентировать в избранном им сюжете. Если верно известное определение Аполлона Григорьева «Пушкин – наше все», то Борис Голлер не забывает и главного: Пушкин – не только «наше», но и «мое все». Именно этой позицией сердечного соучастия пронизан его роман «Возвращение в Михайловское».
И вот еще что. В последние годы слово «гуманизм» вышло из обихода, а если употребляется, то в иронических кавычках. Долго так продолжаться не может, во всяком случае – не должно. Роман Бориса Голлера «Возвращение в Михайловское» возвращает нашей прозе гуманистический пафос.