Возвращение в Михайловское

– Ничего не понимаю, – сказал Лев добродушно. В его светлых кудрях посверкивали соломенные нити… И неизвестно, чем бы все кончилось, если б на пороге спальни не выросла Надежда Осиповна с огромной мокрой повязкой на лбу… (такой мигрени у меня еще не было! о, моя голова! о!..) – и почти силком не втянула мужа в комнату.

– Что с вами? – спросила она мрачно. – Кто вас убивает?

– Александр, – сказал Сергей Львович, вдруг потеряв весь свой тон – ставши сразу жалким и робким.

– Ну, тогда это не страшно. Я думала… кто-нибудь… Чего вы кричите? И так – жизни нет! Вы мне надоели! (И легла на постель, отвернувшись.)

– Если б вы знали – до чего вы мне надоели!..

Спустя немного времени Ольга проскользнула к Александру и принялась плакать.

– Ты не знаешь, почему… ну, почему? наша семья не может жить, как все! Попробуй выйди замуж… Это те Пушкины, у которых сын с отцом дерутся?

– Да не трогал я его, не трогал! Можешь успокоиться!

– Знаю… – сказала Ольга и продолжала плакать. – Знаю. А что теперь делать?

– Понятия не имею. Мало мне обвинений политических – так еще и уголовное! Хорошенькое дело!

– Да, успокойся ты, успокойся! Никуда он не пойдет! Никто не узнает!

– Еще бы! Ты с ума сошла! Молва сейчас пойдет по всей округе, дай волю! Все мои враги будут рады уцепиться!..

– Да что ты сказал ему?

– Сказал – что сказал! Что грех брать на себя обязанность шпионить за родным сыном. А разве – не грех?

– Грех! – согласилась Ольга. – Не знаю сама – какая вожжа ему попала…

– Была, стал-быть, вожжа! – сказал Александр, лежа на постели и почти отвернувшись от нее.

Чуть погодя заглянул Лев. Покашлял в кулак, похихикал…

– Вас с отцом нельзя подпускать друг к другу – ей-богу!

– Спасибо! Это все одно, что сказать, что в пытошной палача и жертву надо как-то развести по разным углам!

– Черт-те что это все! Черт-те что! И ты несешь – черт-те что! И он…

– Чего он хочет для меня с уголовным своим обвинением? Теперь сибирских рудников?..

– Да успокойся ты, успокойся! Он уж взял все назад!

– Как-так?

– Обыкновенно. Говорит – еще бы он решил меня бить – да я б его связать велел!

– Очень мило, не находишь? Так – чего он орал как резаный?

– Говорит, ты посмел, разговаривая с отцом, непристойно размахивать руками!

– А чем он хотел, чтоб я размахивал? Андреевским флагом? Слушай, маменькин сынок, пошел бы ты, а? Без тебя тошно!

– Да ничего он не хочет! Кричит – потому что кричится. Больно! Страх это все! Вообще – у их поколения – медвежья болезнь!

– Но я не рожден бежать за ними по этому поводу – подбирать их сранье!

– Да пожалей ты его! Пожалей!

– Я жалею. Ишь чего захотел – письма мои читать!

– Пусть пока приходят на адрес Осиповых!

– Спасибо! Без тебе б не догадался!

– Ладно! Ты стихи приготовь!

– Зачем?

– Еду я на-днях. Послезавтра. В Санкт-Петербург, милостивый государь!.. Я уже отпросился у отца. Пора заниматься карьерой…

– Как же он отпустил? Любимого дитятю? Истинного сына? Карьера! А кто ж будет оберегать его здесь без тебя – от другого сына? монстра? Отцеубийцы?.. И что будут делать безутешные девицы? На сеновале?..

– Ты заменишь! не разучился еще?.. на юге?.. В общем, вставай – садись переписывать. Все новое. «Онегина» – две главы, как обещал! Буду там твоим ходатаем и издателем!..

– Обойдешься и одной – главой. Я пока работаю.

– Не морочь мне голову, знаешь… и так тошно! Maman – вся в мигренях… А его, я боюсь, кондрашка хватит! Старый он уже!..

Вечером, в Тригорском – укрывшись в одной из комнат, Александр писал Жуковскому в Петербург:

Милый, прибегаю к тебе. Посуди о моем положении. Приехав сюда, был я всеми встречен, как нельзя лучше, но скоро все переменилось: отец, напуганный моей ссылкой, беспрестанно твердил, что и его ожидает та же участь. Пещуров, назначенный за мною смотреть, имел бесстыдство предложить отцу моему должность распечатывать мою переписку, короче – быть моим шпионом; вспыльчивость и раздражительная чувствительность отца не позволяли мне с ним объясниться… Отец начал упрекать брата в том, что я преподаю ему безбожие. Я все молчал. Получают бумагу, до меня касающуюся…

И дальше – все, что нам уже известно. (Пещурова он назвал не слишком уверенный. Грешил он, скорей, на губернатора.)

Прасковья Александровна в тот вечер сказала за столом: – Пушкин нынче ночует у нас! Правда, Александр?

– Прекрасно! – сказал Алексис и зааплодировал. Аннет прибавила: – Можно у меня в комнате! Я перейду к Евпраксии. Пустишь меня? – сестре.