Возвращение в Москву

И если уж судьба не подарила ему родного сына, рассуждал Михаил Муратович, то пусть Юра станет наследником. Этот, как надеялся Михаил Муратович, провинциальный алмаз, ниспосланный свыше, стоило огранить, отполировать и затем найти ему достойную оправу. А милая Ирочка, мама Юры, вряд ли будет против устройства его будущего. Его блестящего будущего!

* * *

Ритуся, старшая Юлькина сестрица, та самая, что стала причиной счастливого брака Елены Львовны и Михаила Муратовича, появлялась на Котельнической стрекозиными налетами. Трещала крылышками, дразнила и задирала Юльку и Юру, если заставала их, бродяжек неугомонных, дома, приводила в порядок себя, пропыленную, растрепанную, пропахшую дымом гадкого неведомого курева, вкусненько кушала, требовала денег и – будто ветром ее сдувало. К счастью.

К счастью, потому что стрекозой она была, как чувствовал Юра, не совсем безобидной. Трассируя по дому стремительными крутыми зигзагами – из ванной в свою комнату, из комнаты в гостиную, из гостиной на кухню, из кухни в кабинет Михаила Муратовича, она будто бы оставляла за собою опасный след, пересекать который себе дороже, пока он не растаял. Пока дух Ритусин не развеялся и пыль с одежд ее не собрана в пылесос. Все будто порчи опасались, поэтому во время Ритусиных налетов по возможности сидели по углам.

Солнечная барыня Елена Львовна словно бы за скучную серую тучку пряталась, когда являлась Ритуся, и начинала чуть-чуть пошаркивать домашними туфельками, чуть-чуть сутулиться, ежась под шелками, чуть-чуть пыхтеть, часто-часто пудриться и подновлять на губах помаду, которая в Ритусином присутствии стиралась необыкновенно скоро.

Ирина Владимировна, случалось, слышала, как за стенкой дорогая ее подруга с кротостью чрезвычайной (и лицемерной, можно не сомневаться) уговаривает свое беспутное чадо:

– Лучше бы тебе, Ритуся, дома остаться. Лучше бы тебе… Ах боже мой. Ты еще дитя, хотя и не понимаешь того.

Все твои забавы нынешние не более чем развивающие игры, прятки-пятнашки, казаки-разбойники. Но, знаешь ли, можно и заиграться. Забыться, заблудиться и пропасть. Игры у деточек случаются и опасные. Ритуся, я боюсь за тебя. Ритуся, мне еженощно кошмары снятся. Ритуся, я тебя запру, в конце концов… Ритуся, что за ужас у тебя на шее?!

– След поцелуя, мамуля. Нетрудно догадаться взрослой-то женщине, – спокойно дерзила Ритуся.

– Нетрудно, – кротко соглашалась Елена Львовна. – Только я о другом… Что это за мерзопакость на веревочке?

– Косточка. Средняя фаланга указательного пальца левой руки, – спокойно объясняла Ритуся и громко, так что и за стенкой слышно было, тянула из стакана домашний морс.

– Чья косточка??? – ужасалась Елена Львовна.

– Вроде бы женская.

– Ритуся?!!

– Книжник сказал, ей лет двести. Скорее всего, жертва разбойников. Вполне возможно, что и Ваньки Каина. Он своих жертв коварно заманивал в подземелья (был у него потайной ход в каком-то кабацком погребе), а там, в подземелье, убивал и грабил. И где-то укупоривал награбленное. На черный день.

– Ритуся!

– Что?

– Вы там… покойников грабите?!

– Мамуля! Я же говорю – жертвы! Их уже давным-давно обнесли. Кладов мы пока что не нашли, к сожалению.

– А косточки? Мощи? Зачем?!

– А на счастье. Мы все взяли по косточке. Это, говоря языком твоего поколения, объединяет. Не комсомольский же значок носить.

– Это надругательство над прахом, Маргарита! Ты сведешь меня с ума.

– Мелодрама, мамуля.

– Я тебя запру.

– Повторяешься, мамуля…

– Я доберусь до этого твоего Книжника и…

– И будешь приятно удивлена, – нагло и загадочно хихикала Ритуся и быстро смывалась, не забыв кинуть в походную суму из грубой парусины толстенькое портмоне с купюрами.

Ритуся, как видно, была семейным шилом в мешке, которого не утаишь. Но дела семейные – это дела семейные, и считается у порядочных людей, что совать нос в дела чужой семьи не следует. А с другой стороны, Леночка была лучшей подругой Ирины Владимировны, и когда-то у них не было друг от друга тайн, все проблемы решались совместно, в дни бед платочки дружно орошались слезами, и становилось легче. Поэтому Ирина Владимировна колебалась в выборе линии поведения, но в конце концов напрямую спросила Елену Львовну:

– Леночка, ты же понимаешь, что я все вижу и слышу. Ритуся попала в дурную компанию? Можно как-то помочь? Или тебе легче будет, если я сделаю вид, что ничего не замечаю?

– Уф, – сказала Елена Львовна, – надо было вас сразу везти на дачу. Ритуся там из какого-то высокого принципа не бывает. Ах, Ирка, кто теперь знает, какая дурная компания, какая нет? Восемнадцатилетние девчонки, не скрываясь, заводят нищих любовников, полусумасшедших к тому же, по-моему, которые им в отцы годятся… То ли любовников, то ли наставников. Дурная это компания, я спрашиваю?

– Не знаю, Леночка. Что тут скажешь? Думаю, не слишком подходящая компания. Разве что у него мужских сил, как у восемнадцатилетнего, и всякие такие никчемные умствования сводятся на нет страстью. Что тут скажешь? – повторила Ирина Владимировна.