Возвращение в небо

Печальным был наш ужин, тревожной — ночь. К утру кое-кто уже считал, что командир погиб. И вдруг по телефону сообщили: подполковник Шестаков в госпитале. А вслед за тем над аэродромом появился По-2 с Шестаковым на борту.

У меня не хватает слов, чтобы описать, как встретил полк своего любимого командира!

Шестаков медленно прошел на КП и вскоре приказал собрать всех летчиков. Слова его, обращенные к нам, были строги, но справедливы. Много пережил и передумал за эти несколько минут каждый из нас. Все чувствовали себя виноватыми, ведь мы подвели своего командира… Его слова били прямо в душу, и каждый думал о своих ошибках, просчетах, каждый мысленно давал себе клятву на всю жизнь запомнить этот злополучный урок.

Особенным был наш ужин в присутствии любимого командира! Шестаков, как обычно, начал разговор о боевой работе. Все опустили глаза. Но в словах командира не было больше ни тени упрека. Он делился с нами пережитым.

Восьмерка «Яков» во главе с подполковником так энергично обрушилась на «Мессершмиттов», что все разом забыли об опасности, о необходимости поддерживать непрерывную связь между собой. Беззащитные «Юнкерсы» веером рассыпались в разные стороны, а наши стали яростно преследовать их. Район патрулирования находился в 180 километрах от аэродрома, местность была мало изучена. Вот почему, когда ведомый командира полка Ковачевич, спохватившись, начал искать своего ведущего, он сразу потерял ориентировку. Восстановить ее удалось нескоро, и Ковачевич пришел на аэродром один.

А что было с самим Шестаковым? На него набросилось разом несколько «мессеров». И хотя командир полка уже понял, что остался один, он вступил в неравный бой. Используя любую возможность для атаки, Шестаков одного истребителя подбил, а второго основательно повредил. Но в тот же момент подбили и его. Пришлось садиться в степи, на «живот». Гитлеровцы не успокоились и стали совершать заход за заходом, стреляя по неподвижному самолету. Улучив момент, Шестаков отполз в сторону. А «Мессершмитты» во время очередного захода подожгли его истребитель. Летчика подобрали бойцы стрелковой части и доставили в госпиталь.

— Все, товарищи, поправимо, — стараясь подбодрить нас, пошутил командир полка. — Только вот мой реглан так и останется обгоревшим… А жаль — мы неразлучны с Одессы. Теперь нам с тобой, Лавриненков, надо будет вдвоем добиваться замены реглана… Впрочем, это, конечно, к слову. Я верю, происшедшее многому вас научит. Верю, подобное никогда не повторится в полку…

Я долго не упоминал о Михаиле Баранове, одном из главных асов дней обороны Сталинграда, белокуром юноше, любимце нашего полка. В последнее время Баранов являлся штурманом полка и летал реже. Не потому, что берег себя.

После тяжелого воздушного поединка над Сталинградом в августе 1942 года, когда Михаил сбил четыре немецких самолета и один таранил, он часто болел. Однажды во время полета судорога свела ногу, и он едва не разбился. Это случилось в середине ноября, накануне наступления. Баранова направили в дом отдыха. Там ему стало хуже, и он попал в госпиталь. Баранов вернулся в полк лишь 15 января 1943 года, когда мы стояли уже в Котельниково.

Время было суровое, но врачи делали все, чтобы летчик снова обрел крылья. Медицинское заключение, с которым он прибыл в полк, гласило: «Подлежит амбулаторному лечению в части, к полетам временно не допускать».

Не допускать к полетам… Разве есть что огорчительное для летчика! Ведь он и живет, кажется, лишь для того, чтобы взмывать в небо.

Особенно трудно было Михаилу еще и потому, что вокруг него все были поглощены боевой работой. Наш командир знал это и все же не уставал повторять: «Истребитель должен тренироваться ежедневно, как скрипач. В нашем деле есть свои тонкости, познать которые можно лишь при условии постоянной тренировки».

Миша Баранов был летчиком-виртуозом, и, когда после ранения ему запретили полеты, это угнетало его больше, чем болезнь.

Как удалось ему добиться отмены запрета, осталось тайной. Но однажды он, счастливый, прибежал в общежитие и, разматывая мягкий шерстяной шарф, чуть ли не пропел:

— Лечу! Лечу, друзья!

Только много позднее мы узнали: врачи разрешили Баранову немного полетать, чтобы морально поддержать его и ускорить выздоровление. Стоило ли делать это, я не убежден и сейчас. Но, может, я не прав?.. Итак, Михаил поднялся в воздух. Его сопровождали десятки внимательных глаз. Но он очень скоро зашел на посадку, точно приземлив машину: отказал один из приборов кабины. На этом, казалось бы, можно было и остановиться. Однако переубедить Баранова было невозможно, он пожелал подняться в воздух еще раз и получил другой самолет, недавно выпущенный из ремонта, но уже полностью подготовленный к боевым полетам. Михаила выпустили в зону, определив, какие фигуры высшего пилотажа ему можно выполнять.