Возвращение в Оксфорд

Ни мисс Гильярд, ни мисс Бартон не заговаривали с Гарриет, так что она могла без помех наблюдать за прямолинейными попытками ректора составить мнение об Уимзи и за куда более дипломатичными, но не менее упорными попытками Уимзи составить мнение о ректоре — состязание это сопровождалось неизменной учтивостью с обеих сторон.

Доктор Баринг начала с того, что спросила Питера, показали ли ему колледж и что он о нем думает, добавив с подобающей скромностью, что с архитектурной точки зрения Шрусбери, разумеется, не может состязаться с более старинными учреждениями.

— Учитывая, что архитектура моего собственного старинного учреждения с математической точностью составлена из свержения, выметания, уморжения и обделения,[237] — горько ответил его светлость, — ваше замечание кажется саркастическим.

Ректор, почти поверив, что нарушила правила хорошего тона, стала серьезно уверять гостя, что за ее словами не стояло никаких личных намеков.

— Весьма полезное напоминание, — сказал он в ответ. — Готика девятнадцатого столетия призвана смирить нашу бэйлиоловскую гордыню, чтоб не забывали Бога. Мы разрушили хорошее, чтоб создать плохое, вы же, наоборот, создали мир из ничего — гораздо более по-божески.

Ректор, с трудом маневрируя на скользкой грани между серьезностью и шуткой, нашла наконец опору:

— Вы верно подметили, нам пришлось извлекать все возможное из того малого, что нам доступно, и это очень типично для нашего положения в университете.

— Да, ведь вам приходится обходиться почти без фондов?

Вопрос был задан так, чтобы вовлечь в разговор декана, которая весело ответила:

— Совершенно верно. Но голь на выдумки хитра.

— Учитывая все обстоятельства, даже восхищение может показаться дерзостью. У вас прекрасная трапезная, какой архитектор ее строил?

Ректор тут же принялась излагать главу местной истории, но оборвала рассказ на полуслове:

— Но наверное, вас не особенно интересует вопрос женского образования?

— А что, это все еще вопрос? По-моему, он давно исчерпан. Надеюсь, вы не станете меня спрашивать, одобряю ли я, что женщины делают то или это.

— Отчего же?

— Потому что это предполагало бы, что я имею право одобрять или не одобрять.

— Уверяю вас, — сказала ректор, — даже в Оксфорде все еще встречаются те, кто настаивает на своем праве не одобрять.

— А я думал, что вернулся в цивилизацию.

Тут стали уносить рыбные тарелки, все немного отвлеклись, и ректор воспользовалась возможностью, чтобы перевести разговор на положение дел в Европе. Теперь ее гость был в своей стихии. Гарриет встретилась глазами с деканом и улыбнулась. Но приближался новый экзамен: от международной политики перешли к истории, а история — по крайней мере, в представлении доктора Баринг — была неотделима от философии. Внезапно из переплетения слов вынырнуло зловещее имя Платона, и доктор Баринг выдвинула философскую сентенцию, словно пешку, соблазнительно поставленную en prise.[238]

Многие собеседники устремлялись к неминуемой катастрофе по вине философских пешек доктора Баринг. Пешку можно было съесть двумя способами, оба оказывались роковыми. Можно было притвориться, что знаешь, о чем идет речь; можно было выразить неискреннее желание получить объяснения. Его светлость улыбнулся нежной улыбкой и отказался разыгрывать гамбит.

— Это за пределами моего понимания. У меня не философский склад ума.

— А как вы определяете философский склад ума, лорд Питер?

— Никак. Определения — опасная штука. Но я знаю, что философия для меня — закрытая книга, как музыка для тех, у кого нет слуха.

Ректор бросила на него быстрый взгляд, но не увидела ничего, кроме невинного профиля, задумчиво склоненного над тарелкой, — так цапля сидит у пруда.

— Очень удачный пример, — сказала ректор. — У меня как раз нет музыкального слуха.

— Правда? Я так и думал, — невозмутимо отозвался он.

— Очень интересно. И откуда вы узнали?

— Может быть, что-то в звучании голоса. — Он посмотрел ей в глаза честными серыми глазами. — Но это рискованный вывод, и, как вы заметили, я не стал его делать. Истинное искусство шарлатана — выудить признание и представить его как собственное умозаключение.

— Вот как, — сказала доктор Баринг. — Вы с удивительной прямотой раскрываете свои приемы.

— Вы бы все равно заметили, так лучше уж я разоблачу сам себя и создам себе незаслуженную репутацию человека, неспособного солгать. Главное преимущество правды в том, что ей никто не верит, — это суть ψενδῆ λέγειν ᾥς δεῖ.[239]

— Значит, есть все же философ, чьи книги для вас не закрыты? В следующий раз я начну с Аристотеля.

Она повернулась к соседке слева, освобождая его от ответа.

— Простите, — сказала декан, — мы не можем предложить вам крепких напитков.

Его лицо ясно выражало смесь настороженности и лукавства.

— Как уцелеть под бороной, известно жабе лишь одной.[240] Вы всегда испытываете своих гостей коварными вопросами?

— Пока не напоремся на Соломона. Вы прошли испытание с честью.

— Тсс! Главная мудрость в светской беседе — знать пределы собственных возможностей.