Возвращение в Оксфорд

(«Я знала, он что-то замышляет», — подумала Гарриет.)

— А вам бы хотелось, чтоб вступились, не так ли? — парировала мисс Гильярд.

— Тут вы загнали нас в угол, — признала декан. — Если мы вступимся за жен и детей, вы скажете, что женственность несовместима с наукой. А если не вступимся — что наука лишает нас женственности.

— Поскольку я могу вас обвинить, что бы вы ни сказали, — ответил Уимзи, — вы ничего не потеряете, сказав правду.

— Никто не станет оправдывать то, чего нельзя оправдать, — заявила миссис Гудвин, — вот вам правда.

— В любом случае это искусственный пример, — живо добавила мисс Эллисон. — Такое вряд ли могло бы случиться, а если бы и случилось…

— Это случается, — сказала мисс де Вайн. — Это случилось со мной. Я могу рассказать — разумеется, не называя имен. Когда я была в Флэмборо-колледже, мы экзаменовали кандидатов на профессорскую должность в университете Йорка, и один человек прислал очень интересную историческую работу. Это был весьма убедительный трактат, вот только все выводы в нем были ошибочны — я как раз знала это, поскольку в одной малоизвестной библиотеке за границей видела письмо, полностью опровергавшее представленную нам концепцию. Я наткнулась на него случайно, работая над чем-то другим. Это, конечно, не имело бы никакого значения. Но, судя по некоторым данным, наш кандидат должен был иметь доступ в ту библиотеку. Я сделала запрос, и выяснилось, что он действительно там был и, судя по всему, видел письмо, но сознательно скрыл его существование.

— Но откуда вы знаете, что он видел письмо? — взволнованно спросила мисс Лидгейт. — Он мог пропустить его по небрежности. И это совсем другое дело.

— Он не только видел его, — ответила мисс де Вайн, — он его украл. Мы вынудили его признаться. Он натолкнулся на это письмо, когда его труд был почти завершен и уже не оставалось времени все переписывать. И кроме того, для него было бы большим ударом отказаться от своей теории — он успел очень ею увлечься.

— Боюсь, это признак несостоятельного ученого, — произнесла мисс Лидгейт траурным тоном, каким говорят про неоперабельный рак.

— Но вот что любопытно, — продолжала мисс де Вайн. — Он был непорядочен настолько, чтобы выдвинуть ложную теорию. И все-таки был слишком хорошим историком, чтобы уничтожить письмо. Он оставил его у себя.

— Казалось бы, — проговорила мисс Пайк, — оно должно было ему досаждать, как больной зуб.

— Может быть, он играл с мыслью как бы найти его снова и очистить свою совесть, — сказала мисс де Вайн. — Не знаю. Думаю, он и сам толком не знал.

— Что с ним стало? — спросила Гарриет.

— Для него все было кончено, разумеется. Он потерял профессорство, у него отняли даже степень магистра. Жаль, он, по-своему, был блестящим человеком. Очень хорош собой, если это имеет какое-то значение.

— Бедный! — сказала мисс Лидгейт. — Наверное, ему очень нужна была профессорская должность.

— Для него это имело большое финансовое значение. Он был женат и беден. Не знаю, что с ним стало, это было шесть лет назад. Он совершенно пропал из поля зрения коллег. Жаль, но так уж случилось.

— Но вы не могли поступить иначе, — сказала мисс Эдвардс.

— Конечно. Такой ненадежный ученый не просто бесполезен, но опасен. Он способен на что угодно.

— Это должно было послужить ему уроком, — сказала мисс Гильярд. — Ведь его расчеты не оправдались. Он пожертвовал профессиональной честью ради пресловутых жен и детей, и в конце концов они же от этого и пострадали.

— Но только потому, — вставил Питер, — что он совершил еще один промах — попался.

— Мне кажется… — застенчиво начала мисс Чилперик и осеклась.

— Да? — подбодрил ее Питер.

— Разве не должны жены и дети тоже иметь право голоса? Например, если жена знала, что муж собирается совершить такой поступок ради семьи, что она об этом думала?

— Очень важное соображение, — сказала Гарриет. — Трудно даже представить, какой ужас это был для жены.

— Смотря какая жена, — возразила декан. — Девять женщин из десяти вообще не увидели бы тут ничего особенного.

— Какое чудовищное утверждение! — вскричала мисс Гильярд.

— Вы думаете, жена оплакивала бы честь мужа, даже если он пожертвовал честью ради нее? — спросила мисс Стивенс. — Не знаю, не знаю.

— Я думаю, — сказала мисс Чилперик, немного заикаясь от волнения, — она бы чувствовала себя как человек, который живет на доходы от… от чего-то незаконного.

— Тут, пожалуй, вы преувеличиваете, — отозвался Питер. — Человек, который так поступает, если только он не зашел настолько далеко, что у него не осталось вообще никаких чувств, погружен в другие заботы, многие из которых не имеют ничего общего с этикой. Но ваше сравнение очень интересно.

Он посмотрел на мисс Чилперик так пристально, что она вспыхнула:

— Наверное, я сказала глупость.

— Нет. Но если людям когда-нибудь придет в голову, что честь ума можно ценить так же высоко, как честь тела, произойдет социальная революция, подобных которой мы еще не видели, совсем другого рода, чем та, которую мы наблюдаем сейчас.