Отложив характеристику, Козлов думает, что подобный текст составлен едва ли не на каждого воспитанника. Сделанные под копирку, документы эти мало чем отличаются друг от друга. Хороший/плохой, удобный/не очень. Чтобы убедиться в собственном предположении, Козлов наугад открывает ещё одну характеристику и понимает, что предположение его верно. Здесь всё одно. По мнению воспитателей, дети наличествуют сложные, неумные, как правило бесперспективные. Часто хамят, дерутся и постоянно сбегают. Приближает ли это к разгадке? Безусловно, нет. Единственное, что теперь понимает Козлов, что щёлкнуло не вчера. Что-то случилось в жизни этого пацана задолго до самоубийства. Из любимых книг Александр помнит, что Клото прядёт нить жизни, Лахесис отмеряет её длину, а Атропос решает, когда жизнь следует оборвать, — процесс этот длинный и непростой.
Откинувшись на спинку стула, Козлов вспоминает теперь, как на прощанье жена бросила ему, что решила развестись давным-давно.
«Правда?»
«Да, с того самого дня, как родилась наша дочь…»
«То есть семь лет назад?!»
«Да, я всегда была несчастна с тобой…»
«Твою ж мать! Но почему ты никогда не говорила мне об этом?»
«Говорила, ты просто не хотел это слышать…»
Глухота.
Александр резко и широко открывает рот — уши откладывает. Следователь протирает глаза и признаётся себе, что действительно не слышал супругу. Всякий раз, когда Дана говорила, что несчастна, ему казалось, что большой проблемы в этом нет. Локальный конфликт, не более того. Вот загорелось — сейчас потушим. Постоянно проводя аналогии с собственным детством, следователь заблуждался, будто хорошо представляет, как выглядят люди, которые по-настоящему несчастны…
Детство Козлова прошло в Карелии, на берегу озера. Когда мать Александра ушла из дома, ему едва исполнилось шесть. Каждый вечер вместе с отцом мальчик садился на скамейку и смотрел на озеро. Большой человек курил, а маленький нет. Отец молчал — и Александр тоже. В день собственной свадьбы Козлов загадал, чтобы детство его никогда не повторилось. Александр хотел создать полноценную и счастливую семью, однако по прошествии нескольких лет понял, что в точности повторил судьбу отца. Обнадёживало теперь только то, что через какое-то время мать возвратилась домой.
«Вернётся ли Дана?»
Александр смотрит на Острог через зарешёченное окно и пытается сосредоточиться. Получается с трудом. На перрон прибывает новый состав воспоминаний.
«Ты ментальный инвалид, Козлов, понимаешь? Твои родители не научили тебя эмпатии. Ты токсичен. Ты думаешь только об этих своих трупах и не даёшь мне свободы. Я задыхаюсь рядом с тобой, мне с тобой неинтересно! Я устала быть донором для тебя и залечивать травмы твоего детства! Если ты действительно любишь меня — уступи и порадуйся за нас!»
Даже теперь, спустя несколько лет после расставания, Козлов не понимает, почему должен радоваться. Он признаёт за Даной право уйти, признаёт право быть с другим мужчиной, но вот почему должен радоваться — уяснить не может. Человек старой школы, в новом веке он всё ещё верит в институт семьи.
— Александр Александрович?
— Да? — не открывая занавеса ладоней, отвечает Козлов.
— Ну а вы что думаете?
— Что?
— Я говорю: вы всё-таки что думаете?
— А я думаю, что нам с тобой, Фортов, пора на обед…