"Возвращение в Рай" и другие рассказы

Дерзновение перед Богом, чудотворство часто объясняют как плод аскетизма: труда, самоумерщвления, непрестанных молитв. Это верно, но не до конца. Сергий, к примеру, не только смиренный труженик, добровольный бедняк и молитвенник. Сергий в высшей степени литургичен. Та самая Божественная литургия, на которую он так живо реагировал еще в материнском лоне, на протяжении всей жизни была для него пульсирующим церковным сердцем и источником благодати.

* * *

Обитель была бедна. Можно сказать, ужасающе бедна, потому что ни один нищий не покусился бы надеть на себя Сергиеву одежду, выбрось он ее за ворота обители. Монахи трудились своими руками и часто не имели самого необходимого. Потому и братия была немногочисленна. Игумен работал наравне со всеми. Однажды он собственными руками пристроил за день сени к келье одного из монахов. Платой за труд целого дня для игумена стала корзинка с плесневелыми корками хлеба.

Особым трудом, который Сергий делал сам и никому его не перепоручал, было печение просфор для Святой Литургии. Еще только вымешивая тесто, раскатывая его, растапливая печку, Преподобный уже начинал совершать Литургию. Это уже было начало проскомидии.

Бедность невольная – это мука и нелегкое испытание. Зато добровольная бедность – это свобода и легкость, это великое и мало кому известное сокровище. Быть может, одно обстоятельство, связанное с бедностью монастыря, печалило Сергия. Это – скудость ризницы. Чаш не было не только золотых или серебряных. Не было даже оловянной чаши, и использовать приходилось деревянную. Вместо восковой свечи в храме часто коптила лучина. Ризы были из самого простого полотна, чуть не из мешковины, без шитья, без красивых узоров. Но зато среди простоты и смирения рвалась к Богу жаркая, как огонь, молитва.

Однажды монахи видели, как на престол в храме, где служил игумен, сошли с Небес языки пламени. Пламя, как живое, двигалось по престолу, ничего не опаляя, и затем, собравшись в клубок, вошло в Потир. Этим Фаворским пламенем Преподобный и причастился.

Жизнь Сергия внутри Литургии, его переживание этой Службы служб и служение ее, быть может, составляют один из главных уроков его жизни. Один из главных потому, что строгому посту Аввы, его многолетней борьбе с демонами в лесной глуши, его терпению и многим другим подвигам мы подражать не сможем. А вот посещать Божественную службу в воскресные и праздничные дни, быть на ней внимательными, откликаться сердцем на чтение Евангелия и на другие священные моменты и можем, и должны.

Не в пустые места, а в Божьи храмы зовет нас сегодня за собой Преподобный. Да и сами дебри, где он жил, те, что были при нем непроходимыми, давно превратились в город, полный церквей, монашествующих и богомольцев.

СЕРАФИМ

Жарко. Очень. Еще мухи эти… Он мотнул головой, и несколько мух отлетели в стороны, но тут же сели опять, кто – на влажный нос, кто – на голову возле глаз.

– Был бы рядом ручей или речка… Стой! Что это пахнет так?

Он встал на задние лапы и с силой втянул в себя воздух. Мед так не пахнет и малина тоже. Это что-то вкуснее и необычнее. Медведь опустился на четыре лапы и пошел на запах, ломая ветки и раздвигая кусты.

На поляне был человек. Маленький и совсем не страшный. Таких людей можно не бояться. Ни топора, ни ружья в руках у него не было. Руки были немного подняты, и он с кем-то разговаривал, стоя на коленях. С кем – непонятно. На поляне больше никого не было.

– Иисусе, монахов радосте. Иисусе, пресвитеров сладосте. Иисусе, девственных целомудрие. Иисусе, грешников спасение.

Медведь, конечно, не понимал человеческой речи, но когда человек повторял одно и то же слово: Иисусе, – запах, гуще меда и слаще малины, волнами подплывал к его ноздрям. И не он один это чувствовал. Несколько птиц замерли на ветках и, любопытно склонивши набок голову, наблюдали за человеком. Казалось, что листья на деревьях перестали шуметь и муравьи в траве перестали суетиться. Человек молился, и природа затаив дыхание слушала его разговор с Создателем.

Сама природа молиться не может. У нее есть законы и инстинкты, но нет свободы. Есть чувства, но нет слова и разума. Природа ждет, когда начнут молиться люди, чтобы затем сладко замереть и прислушиваться.

Медведю вдруг так понравился этот маленький и нестрашный человек. Так вдруг захотелось подойти к нему и потереться мордой о его ноги. Захотелось поиграться, как тогда, в детстве, когда он с братьями возился и кувыркался весь день, а мать шлепала их лапой по загривку, но без злобы, а тоже – играючи.

Он заурчал и двинулся к человеку. Тот опустил руки и обернулся. Когда он посмотрел медведю в глаза, зверь опустил голову и пригнулся. Точь-в-точь как те львы, что ластились к Даниилу во рву, словно кошки.

Человек улыбнулся, встал с колен и медленно пошел в махонький домик, в котором, наверное, жил.

– Ну вот. Ушел.

Глаза у медведя стали грустными, но уже через минуту они засияли радостью. Человек вышел из домика и шел к нему. В руках у него было что-то похожее размером на камень, а цветом на кусок земли.

– На-ка, пожуй, косолапый.