Возвращения домой

Ему вовсе не свойственно было краснобайство; слова его шли из глубины души. И причина этого заключалась в своего рода презрении, в сущности своей гораздо более аристократическом, чем у родственников Бетти Вэйн, это было презрение аристократии духа, которая вообще никогда не сомневалась, что имеет право поступать, как ей вздумается, особенно в вопросах пола, которая прислушивалась только к собственному мнению, а никак не к суждениям извне. Иногда - и это отвращало от него дочь - своим пренебрежением к чужим взглядам он давал понять, что все, кто находится за пределами волшебного круга, не люди, а представители другого биологического вида. Но в беде это свойство делало его несгибаемым, для него не существовало искушения предать друга.

- Если говорить серьезно, то, как правило, людям в вашем положении советом не поможешь, - сказал он, - тут нужна только практическая помощь. - И спросил необычно оживленным и деловым тоном: - Деньги у вас есть?

Этот вопрос был особенно необычен потому, что Дэвидсон, так никогда и не свыкшийся с авторучками и телеграммами, казался самым непрактичным из людей. На самом же деле серьезность, с какой он изучал историю искусства или относился к самодельным играм, проявлялась и в его умении помещать свои деньги, в чем он, как это ни странно, неизменно преуспевал.

Я ответил, что денег у меня хватит. С тем же деловым видом он сказал:

- Я убедился, что неплохо иметь место, где можно жить, не опасаясь назойливых посетителей. Я мог бы предоставить вам этот дом на полгода.

Маргарет сказала, что ловит его на слове. Ей нужно где-нибудь побыть с ребенком, пока мы не поженимся.

Дэвидсон был удовлетворен. Больше он ничем помочь не мог. Он еще раз с удовольствием изучающе посмотрел на дочь, а затем глаза его привычно спрятались под опущенными веками. И хотя он не предложил нам доиграть партию, взгляд его вновь устремился на доску.

46. ПОСЛЕДНИЙ ПОЕЗД В ПРОВИНЦИАЛЬНЫЙ ГОРОД

Каждое утро, когда я звонил Маргарет, - зимнее небо тяжелой пеленой висело над верхушками деревьев, - я слышал, как она старается говорить с нарочитой бодростью. И вот, за несколько дней до того, как она, по моим расчетам, должна была навсегда прийти ко мне, я почувствовал ревность. Я не мог смириться с мыслью о том, что она изо дня в день живет там; я вынужден был заставлять себя не думать об этом. Я не мог выдержать мысли, что она старается помочь ему; я прошел через те повседневные муки, когда воображение рисует картины чужого семейного очага, даже если этот очаг остыл.

Я убеждал себя, что ей еще труднее, но в то же время стал бояться даже телефонных звонков, словно они только и делали, что напоминали мне о ее доме, о них обоих.

В разговорах с ней я ни разу не спросил о дне его экзамена. Отчасти потому, что старался честно держаться уговора и не торопить ее; а кроме того, я просто не хотел ничего знать о нем.

Прошло рождество. Однажды утром, как раз когда я собирался позвонить ей, зазвонил телефон. Это была она, хотя я услышал искаженный, неестественный голос.

- Все будет в порядке.

- Ты ему сказала? - вскричал я.

- Да, я ему сказала.

- Все хорошо?

- Все будет хорошо. - Она плакала.

- Когда?

- Скоро.

- Очень скоро? - вырвалось у меня.

Она сказала:

- Он долго не мог поверить.

- Когда мне приехать за тобой?

- Мне пришлось заставить его поверить.

- Чем скорее я буду с тобой...

- Он не может понять, почему это случилось с ним.

- Он согласился?

- Да, но ему тяжело.

Она сказала, что обманывала себя, когда мы говорили о нем. Я ответил, что, если это правда, значит, и я обманывался не меньше. Потом, не переставая плакать, все еще вспоминая события минувшей ночи (они проговорили до утра), - она просила, чтобы я успокоил ее, чего никогда не делала раньше, чтобы я рассказал, как мы будем счастливы.

Когда она придет ко мне? Не сегодня, ответила она, и по тону ее я понял: в последний раз ей нужно по-своему позаботиться о нем. Не сегодня. Завтра.

- Наконец-то, - сказала она; в голосе ее не было грусти, но не было в нем и молодости.

В тот же день я прощался с Джорджем Пассантом, который провел день в министерстве и последним поездом возвращался в свой провинциальный городишко. Мы встретились в баре, потому что Джордж так и не приобщился к клубной жизни. Он сидел у камина, наслаждаясь минутой, как и в годы нашей молодости. И снова, уже не в первый раз, я сказал ему, как возмущен решением, как до сих пор, хоть это и бесполезно, думаю, что дело можно было повернуть по-другому.

- Да, досадно, - сказал Джордж. - Но так или иначе, а я прожил здесь три интересных года и не отказался бы от них ни за какие блага на свете.

Несмотря ни на что, он все еще способен был зачеркнуть свое прошлое и взирать на него с непоколебимым оптимизмом, словно все это произошло не с ним, а с кем-нибудь другим.