Возвращенцы

Вечером за мной заехал и повез на дачу Андрей Мальгин. Я уже традиционно смотрю его новую дачу – третью – и по этим крохам представляемой мне действительности изучаю новую жизнь… В «мерседесе» нет шума, потому что в окнах сильнейшие стеклопакеты. Машина не покатится с горки, потому что включится один из восьми ее компьютеров и включит тормоза. При парковке компьютер не даст коснуться другой машины…

На первом конном заводе у Андрея стоит своя лошадь, на которой ездит его ребенок, поэтому новую его дачу не описываю… Андрей Мальгин решил строить у себя на последнем этаже дома зал-библиотеку в два этажа…

Жаль, что Александр Петрович Межиров не увидел всего, что увидел Есин. Как бы он порадовался за бескорыстного, бесстрашного юношу, боровшегося в восьмидесятые годы с литературными генералами Алексеевым, Бондаревым, Проскуриным…

Беседуя с тем же Сергеем Есиным, я узнал, что когда Межиров уехал в Америку, то литературное окружение, ему близкое, целых два года держало Сергея Есина, ректора Литературного института в напряжении: «Межиров уехал не навсегда, он вот-вот вернется, поэтому отчислить его из штага преподавателей нельзя, неудобно…»

И целых два года жена Межирова Леля аккуратно приходила в кассу Литинститута в труднейшие времена, в начале девяностых – и ежемесячно получала «заработную плату» за своего мужа… Словом, «русский плоть от плоти» Александр Пинхусович до конца-таки сумел попользоваться последними благами советской родины. («…Родина моя Россия, Няня, Дуня, Евдокия»). Ну как тут не вспомнить строчки из «Василия Теркина»: «Ну не подлый ли народ!» Правда, это у Твардовского сказано о немцах…

Сейчас Межиров доживает свой век в каком-то нью-йоркском пригороде, по слухам, подрабатывает на жизнь бильярдной игрой, даже стишки еще какие-то пописывает, в которых борется с национализмом Николая Тряпкина и, естественно, с «антисемитизмом», и какие-то книжонки издает. Вот уж воистину, человек, сменивший не только кожу, но и душу.

Если бы он не дрогнул в последний момент, не уехал, сыграл бы свою роль до конца, я бы не стал писать этих страниц. Но он сорвался, погубил пьесу, не доиграл, обнаружил, что слова «был русским плоть от плоти по жизни, по словам» – остались поэтической фальшивкой. Так же, как и его роковая и неосторожная фраза из последнего письма: «Я прожил жизнь и умру в России». Умрет он в Америке. В России умру я. А значит, в нашем историческом споре я прав.

Впрочем, даже сейчас, когда мне почти все ясно в этом споре, я не рискую все-таки сделать окончательный вывод о глубинных причинах его отъезда. Ведь евреи люди не только скрытные и таинственные, но их драма заключается в том, что они, по крайней мере, большинство из них, сами себя не знают или знают не до конца, и знание самих себя к ним приходит в течение всей жизни.

Вот актер Михаил Козаков в своих мемуарах «Третий звонок» излагает любопытные откровения:

Один замечательный актер старшего поколения той самой пресловутой национальности, фронтовик, прошедший Отечественную, часто говорил: «Запомни, Миша! Мы здесь, в России, в гостях.

Запомни: в гостях. И перестань чему-либо удивляться». Я возражал: «И это говоришь ты, фронтовик? Актер, которого любят миллионы?!» – «Да. все это так, Миша, и все-таки мы в гостях».

Признаться, я так не думал, по крайней мере, тогда, лет пятнадцать назад, когда впервые услышал от него эту фразу. А вот сравнительно недавно задумался…

Может быть, и Александр Межиров задумался о том же, как задумался некогда историк литературы Михаил Гершензон.

В 1920 году в «Переписке из двух углов» он писал:

Я живу подобно чужеземцу, освоившемуся в чужой стране; любим туземцами и сам их люблю и радуюсь их радостью, но и знаю себя чужим, тайно грущу о полях моей родины, о ее иной весне, о запахе ее цветов и говоре ее женщин. Где моя родина? Я не увижу ее, умру на чужбине.

И это писал абсолютно ассимилированный еврей, исследователь творчества Пушкина и Чаадаева, Огарева и Ивана Киреевского, автор книг «История молодой России», «Грибоедовская Москва», «Мудрость Пушкина». Тот же самый мотив я нашел в книге современного поэта Михаила Синельникова, изданной в 80-е годы: «И слову не внемлют, и ждут меня, помнят упрямо в отеческих землях, в зеленых шатрах Авраама».

Примеров такого «состояния души» можно приводить много – из стихов С. Липкина, Ю. Мориц, Я. Вассермана, который прислал мне такие строки:

Я лишен национальной спеси,
Рос от той проблемы вдалеке.
Так случилось – ни стихов, ни песен
На родном не слышал языке.
Но бывает – будто издалече
Слышу я гортанный, древний крик,
Бронзою мерцает семисвечье,
И в ермолке горбится старик.