Возврата к старому не будет

Никаких сил больше нет. Ну какой же я председатель – безграмотная баба. Выбрали меня на смех курам. Бабы, давайте переизбирайте меня. Вот Николай немного оправится, изберем его председателем. А то, чего доброго, возьмет и смотается из деревни, да еще вдобавок за собой какую-нибудь девку утащит. Сколько их уже приходило, месяц-два покантуются у родителей, то учиться, то работать уезжают.

Вы знаете, в деревне остались трудоспособны одни бабы, а остальные – старые да малые. Давайте, бабы, делать что в наших силах. Директор МТС Скурихин и разговаривать со мной не желает, говорит: «Ваши пески будут ворочать самыми последними».

Женщины, воспользовавшись паузой Пашки, заговорили все разом:

– Все будем делать, все. Если не дадут тракторов, на себе пахать будем.

Чуть поодаль стояли четыре старика. Старшему из них, Андрею Никулину, было 82 года. Ростиком он был маленький, но старик шустрый, его длинную бороду до сих пор почти не тронула седина. Он хорошо слышал и прекрасно видел. В колхозе со дня организации ни одного дня не работал. Когда колхоз организовался, ему было за семьдесят. Поэтому его никто на работу не приглашал. Колхоз Андрей Никулин называл коммуной, колхозников – безбожниками. Работать в колхозе считал большим грехом. Но без дела он сидеть не мог, плел лапти, пилил и колол дрова. Впрочем, по хозяйству для себя делал все.

Второй – Афоня Данилов, ему было 80 лет. Год назад старик ослеп. Люди ему казались какими-то тенями. Деревенские дома для него сливались в единый бесконечный забор.

Третий – Федор Матвеев, он считался самым грамотным мужиком на деревне. Отец с дядей когда-то оставили ему большое наследство – более двухсот ульев пчел, два дома и так далее. Получил он и образование – окончил гимназию и военное медицинское училище. С детства его не приучили работать физически. Он больше двадцати лет учительствовал. Учил детей в своем доме, отданном под школу. Медициной не занимался, не любил. Все нажитое отцом и дядей прожил. Вступил в колхоз, но почти не работал. Перед войной уехал из деревни на Урал. В 1942 году голод угнал его снова в деревню.

И четвертый – Алексанко, так его звала не только своя деревня, но и вся округа. Настоящее его имя Александр, отца он не помнил, воспитывался у отчима, а затем подростком взял его к себе дядя, чтобы обучить ремеслу. У дяди он вырос и жил до женитьбы. Они с Федором Матвеевичем были сверстники, им было по шестьдесят семь лет. Старик был шустрый, еще с допризывниками Витькой и Воробьем бегал на обгонки и на дистанции три километра прибегал первым. Старик еще заглядывался на женщин и крутил любовь с Марьей Тиминой. В колхозе он не отказывался ни от каких работ. Ремонтировал телеги и сани, конюшил. Он был кузнец, мельник и сторож.

Также Алексанко кормил колхозную лошадь в возрасте двадцати лет. Ноги у нее в коленных суставах не гнулись. Работать на ней было нельзя. Она часто падала, а сама встать не могла. Держали ее лишь потому, что в колхозе должна была быть хотя бы одна лошадь.

Еще Алексанко кормил колхозного быка, который до войны был производителем. В войну все коровы перевелись, и быка стали запрягать как лошадь. Надевали специально сделанный Алексанко хомут, седелку, дугу и так далее. Бык послушно возил сани, телегу, только не хотел таскать плуг и борону.

После председателя Пашки на середину площадки, где собрался народ, вышел Николай. Он кашлянул в кулак, наступила тишина.

– Товарищи колхозники, а вернее женщины, что будем делать? Хлеб, лен, мясо, молоко и картошка стране нужны как никогда. В городах рабочие и служащие получают скудный паек хлеба, пятьсот-шестьсот грамм и минимум жиров. Народ в городах голодает, да и вы невесело живете. Собираете на картофельном поле прошлогоднюю картошку, смешиваете с травой. Из этой смеси печете хлеб. Вам тоже трудно. Почти что каждой вашей семье война принесла горе. Не вернулся муж, брат, отец. Потерять близких горе очень большое, но с ним надо справляться. Вы не одни, на вашем иждивении остались старики и дети. Поэтому, засучив рукава, надо браться за работу, за землю. Надо поднимать всю землю, засевать ее выгодными для нас культурами и добиваться получения максимума на трудодень.

Бабы тихонько перешептывались между собой:

– Глядите, как война его наловчила. Раньше народу боялся, в ответ слова не добьешься, а сейчас целую речь закатил, как прокурор на суде. Надо, бабы, избирать его председателем. Человек свой, землю любит. А то райком грозится прислать кого-нибудь. Пришлют инвалида, остатки все пропьет, да еще и нас, вдовушек, будет в искушение вводить.

Снова заговорила Пашка:

– Вот ты, Николай, говоришь: «Давай за дело браться», а чем – подскажи. Скурихин тракторов не дает.

– Давайте сеять вручную. Алексанко нам эти двадцать два гектара зяби за три дня посеет, а мы на себе забороним.

Заговорил всегда молчавший дед Алексанко: