Возврата к старому не будет

Алексанко с ружьем не расставался, но стрелять боялся. Ружье у него было куплено еще в 1930 году, одноствольное, переломка. Било оно хорошо. Если взглянуть в ствол, то он походил на дымогарную трубу. Ружье Алексанко никогда не чистил. Ложа ружья в нескольких местах была расколота, скреплена винтами и гвоздями.

Стрелял Алексанко только с приклада. Один раз выстрелил в зайца. Тот сидел, приподняв передние лапки, и крутил головой. Выстрел раздался, заяц, издав предсмертный крик, сделал прыжок и рухнул. Во время выстрела ружье переломилось. Дробь улетела в зайца, а патрон назад в Алексанко. Хорошо, что голова у него была за пнем и выдавался только верх шапки. Голова осталась невредима, пострадала немножко шапка. Витька ружье сносил в МТС и отремонтировал.

На тетеревов и рябчиков Алексанко ставил петли. Их у него было наставлено больше двух десятков. Поэтому каждое утро еще до восхода солнца он отправлялся на проверку петель, прихватывая иногда с собой Витьку, и приносил домой по одной-две птицы. Витька ходить ленился, просыпал. Если Алексанко попадались две-три птицы, то одну он приносил Витьке домой. Говорил:

– Можно бы еще парочку застрелить, да только зачем. На сегодня нам хватит, а завтра бог даст опять.

Воробья они с собой не брали, а если ненароком навяжется, не отказывали. Витька и Воробей работали вместе, но Витька его не любил. Отец Воробья, Саня Мироносицын, посадил перед самой войной отца Витьки. Всего посадил пять мужиков в возрасте от 55 до 62 лет. Самых коренных рабочих колхоза. Написал на них донос, что они недовольны советской властью, колхозом, имеют винтовки и пулемет и так далее.

Отец Витьки, Иван, участвовал при штурме Зимнего дворца. Воевал в Красной Армии с момента ее организации. Имел похвальные грамоты, за боевые заслуги был награжден именными часами. Не поверили ничему. Поверили доносу и упрятали.

Саня Мироносицын тогда посадил даже своего родного дядю, мужика умного и трудолюбивого, колхозного пчеловода, лишь за то, что тот его медом досыта накормил, просил домой – не дал.

Все пятеро еще в 1942 году умерли в лагерях особого режима.

Витька отца очень любил и жалел.

– Но что поделаешь, знать, судьба, – говорил он.

Семь раз приезжали с обыском. Искали винтовки и пулемет. На глубину до метра всю землю проштыковали на усадьбе и во дворе. Чего не было – не найдешь.

Витька Воробья хотя и не любил, но и не обижал, а иногда за него и заступался. Думал: «А причем тут Воробей. Сын за отца не ответчик».

Дни шли, травы начинали цвести, наступил сенокос. Колхозников распределили по звеньям. Каждому звену дали план и наметили участки, где косить. Решили выйти косить в понедельник. Говорили:

– Понедельник – легкий день.

В пятницу вечером на два дня пришел Витька. Работали все в двадцати километрах от деревни. Там Витька встретил Николая.

– Ну, как дела? – спросил Николай.

– Хорошо, – ответил Витька. – Завтра собираюсь на рыбалку. Надо Алексанко уговорить. У него есть небольшой бредень. Бережет его как реликвию. Если сам не пойдет, то и бредня не даст.

– Дело ты придумал, Витька, – сказал Николай. – Пойдем вместе, будем уговаривать. Я тоже с вами схожу. Надо отдохнуть и хотя бы на время забыться.

Алексанко находился в кузнице и усердно отбивал дробь маленьким молотком по наковальне.

– Что-то кует, – сказал Витька. – Не иначе как кинжал. На днях бабы видели медведя на писаревских покосах, а может и врут. Вот он и решил вооружиться.

Когда подошли к кузнице, все стихло. Алексанко, разглаживая бороду, вышел навстречу.

– Ты что ковал? – спросил Николай.

– Ничего не ковал, – ответил Алексанко.

– Но ведь мы не глухие, слышали.

Алексанко сделал виноватую физиономию, ответил:

– Хотел сделать рогатину.

– Уж не на медведя ли ты собрался? – улыбаясь, проговорил Витька.

– А там видно будет, – уклончиво ответил Алексанко.

– Мы пришли пригласить тебя завтра на рыбалку, – сказал Витька. – Пойдем после обеда с ночлегом. Захватим твой бредень и удочки.

– Ночью комары нас зажрут, – сказал Алексанко, – и мне что-то не хочется. Дел много, надо пчел проверить, крыша над двором течет, залатать требует.

– Да ладно ты, не обижай нас, – сказал Витька, – я несу литр водки из села. Уху сварим, выпьем. Отдых будет на все пять.

Старик любил на досуге выпить, поэтому, улыбаясь, ответил:

– Семь бед – один ответ, пошли.

– Может, ружьишко с собой прихватить?

– Не надо, – сказал Николай. – Для чего лишнюю тяжесть тащить?

В субботу в два часа дня, но за огородами деревни, избегая любопытных глаз, пошли на Боковую. Небольшая река с маленьким до двух метров руслом и омутами текла, казалось, оврагом, поросшим громадными елями. С обеих сторон на десятки километров простирался лес.

Бреднем Витька с Николаем наловили рыбы. Алексанко сделал шалаш и развел костер. Сварили уху, вкусную, душистую. Выпили, поговорили и легли спать.

Ночью Алексанко их разбудил. Говорить он боялся, толкал того и другого в бока и шептал:

– Кто-то рядом с шалашом ходит, а у нас и ружья нет.