Возвратный тоталитаризм. Том 1

Дело, собственно говоря, не в неясности содержания или смысла событий (постоянный рефрен: «мы пока еще не знаем всей правды о сталинском времени, о репрессиях и т. п.»), а в том, что в строгом смысле люди и не хотят знать, поскольку они оказываются в ситуации квазиморальной сшибки. Подспудно люди чувствуют, что здесь должна быть моральная оценка, но ее нет, поэтому их индивидуальные позиции сталкиваются с как бы однозначно коллективно выраженным пониманием событий того времени («Надо понимать: такое было время!», «Нельзя судить о том, что тогда было, исходя из нынешних представлений!»). Модальность псевдообъективной точки зрения, подспудно идентифицируемой опрошенными с коллективной позицией, а по существу – с идеологической версией властей и официоза, стерилизует значимость собственного отношения к преступлениям власти, блокирует понимание истории, ее моральную оценку, как и оценку настоящего, недавних преступлений нынешней и ушедшей власти.

Кроме того, крайне важно, что даже за негромким признанием политики Сталина, советского руководства преступной не следует никаких практических шагов по реабилитации пострадавших, с одной стороны, и изменению положения дел, привлечению виновных к ответственности, компенсации за причиненный ущерб, возвращения реквизированного имущества – с другой. Общественное мнение, во всяком случае практически, не знает реальных шагов по признанию ответственности за преступления власти в советское и постсоветское время. Льготы жертвам репрессий настолько мизерны, что о них практически почти никто не слышал и не учитывает в оценке действий властей.

Значимость конструкций истории (времени и пространства) заключается не только в резко выраженной идеологии «исключительности» народа, государства и вместе с тем отдельного человека, принадлежащего к этой большой общности, но и в том, что она включает гораздо более мощный ресурс косвенно связанных с этим понятий и представлений – подчинения, власти, страха, превосходства над другими, снятия ограниченности и жалкости частного существования. Последние более важны, поскольку именно они задают порядок и характер отношений индивида, группы с институтами и коллективным поведением. Суть этих отношений – обесценивание всего индивидуального, включая ценность отдельной жизни или значение субъективности, установление насилия как кода социальности, дискредитация значимости любых автономных институтов, придание всему строю жизни впечатления безнадежной безальтернативности. Однако было бы слишком простым объяснение девальвации частного существования через бытовой или повседневный постлагерный цинизм и общее снижение нравов и гуманистических значений. Как мне представляется, мы имеем дело с эффектом длительной сакрализации государств – сакрализации в старом значении этого слова как объекта священного и проклятого.

Иррациональный характер сферы власти защищает ее от прагматического отношения и критики. Брюзжание и диффузное недовольство властью, которое раз за разом выражает от 20 до 25 % населения, является лишь фактором стабильности системы, поскольку отводит раздражение в безопасные формы эмоциональной разрядки («разговоры на московских кухнях»). Критика такого рода не касается сущностной стороны значений власти, а лишь указывает на несоответствие эмпирических проявлений власти ее традиционным для населения или стертым, непроявленным, давно забытым людьми смыслам.

Выводы

Подводя итог рассмотрению параметров массового временного сознания в постсоветской России, можно сделать несколько заключений.

1. Российское общество находится в промежуточном состоянии перехода от самых ранних фаз частичной или односторонней модернизации к более сложному и дифференцированному социуму. Такой процесс перехода нельзя считать предрешенным и детерминированным, поскольку мощным препятствием на этом пути оказываются консервативные политические институты и сам «советский человек», адаптировавшийся к подобному существованию и идентифицирующийся с данными институтами, сопротивляющийся любым переменам, боящийся нового, неизвестного и своеобразного.

2. Временные горизонты большинства населения ограничены имеющимися средствами планирования будущего и механизмами удержания прошлого: если подавляющая часть населения не в состоянии рассчитывать свои действия на срок более года (действующие институты не гарантируют правил и норм, позволяющих аккумулировать ресурсы для более долгосрочного действия), то обратная проекция времени в прошлое не позволяет удерживать в массовой памяти события более двух-трех лет (далее они подвергаются эрозии и забываются, то есть теряют свое ценностное значение и вытесняются).