Читаем Возвратный тоталитаризм. Том 2 полностью

Сами по себе эти институты «трансцендентны» экономическим отношениям, их смысловой генезис и ценностная значимость не порождаются обменными отношениями и никак не определяются экономическими интересами. Мотивации действующих субъектов (в рамках значимых норм и правил этих институтов) – не стремление к заработку или калькуляция прибыли, они лежат в совершенно другой плоскости социальных отношений. Их смысловой генезис (включая и семантические ресурсы действий такого рода) укоренен в различных пластах исторически обусловленных значений (верованиях, коллективной памяти, представлениях о сакральном, священном, высоком), определяющих, оправдывающих или легитимирующих позиции различных групп в социуме[82]. Будучи ценностно-нейтральными, рациональные экономические отношения могут оказаться под влиянием тех или иных идеологических представлений, политических пристрастий, убеждений, подвергнуты деформациям под воздействием этических взглядов или мнений авторитетных обладателей «Культуры», быть санкционированы религиозными ценностями. Устойчивость социальных взаимодействий задана внеэкономическими факторами – прежде всего значимостью их субъективных смыслов, которые обладают особой властью или проявляются как основания влияния, господства, авторитетности тех, кто выступает от имени этих смыслов или репрезентирует эти основания. Власть означает шансы и способность проведения актором своей воли внутри социального отношения, даже вопреки противодействию или сопротивлению других, при этом то, на чем базируются сами эти шансы в каждом случае, не столь важно для сути самого понятия «власть», поскольку они принципиально разные[83]. «Власть» не следует отождествлять с физическим или психологическим насилием, принуждением (последнее – лишь крайний, обессмысленный, вырожденный случай власти). Более существенным для понимания природы власти оказывается признание особых качеств, способностей, достижений претендующего на авторитет и уважение со стороны окружающих. Такими качествами могут быть и личные виртуозные достижения политических демагогов или достижения в сферах образно-символической экспрессии (в искусстве, музыке, спортивном мастерстве, в ремеслах и т. п.), в производстве знания или же это военная доблесть, компетентность специалиста (врача, инженера, юриста, чиновника), отвага и опыт путешественников, но также и «ведомственная харизма» занимающего высокие социальные позиции функционера, квалифицированная церковью или религиозным сообществом «святость» священников (не только как аналог бюрократической «компетенции», но и как персональное мастерство проповедника), признание педагогических умений и способностей учителя, владение техникой психологической помощи или душевного спасения, разгрузки от травматических переживаний, дар сексуальных и других наслаждений и прочее, и прочее, короче, все, что определяет престиж, признание и особое отношение к тем, кто обладает этими способностями или характеристиками. Но это может быть и традиционный авторитет (не личный, а санкционируемый институциональной инерцией, давностью и безальтернативностью институциональной системы или традицией и обычаем, страхом), независимо от личности занимающего высокое положение функционера[84]. Как бы ни различались сами по себе смысловые основания этого авторитета, престижа, «чести», именно признание их значимости, «авторитетности», требующих уважения в любом случае, безотносительно к моральным и личностным качествам функционера, носителя статусного авторитета, обладателя знаков «чести», задает параметры того, что может быть названо отмеченным «социальным положением» или «позицией», а значит, специфического набора социальных ролей, действий, вытекающих из характера «статуса». Поэтому функции статуса, занимаемого или присваемого индивидом или группой, с которой индивид себя отождествляет, не ограничивается утилитарными расчетами и целями. Экономика здесь выступает лишь посредником тех ценностей, которые наделяют соответствующие позиции смыслом и значением. А потому сами по себе градации образования или доходов не имеют смысла, если не развернуты их ценностно-символические значения – то, что люди связывают с ними (противопоставляя обладателей этих социальных предикатов их не имеющим).

Перейти на страницу:

Все книги серии Либерал.RU

XX век: проработка прошлого. Практики переходного правосудия и политика памяти в бывших диктатурах. Германия, Россия, страны Центральной и Восточной
XX век: проработка прошлого. Практики переходного правосудия и политика памяти в бывших диктатурах. Германия, Россия, страны Центральной и Восточной

Бывают редкие моменты, когда в цивилизационном процессе наступает, как говорят немцы, Stunde Null, нулевой час – время, когда история может начаться заново. В XX веке такое время наступало не раз при крушении казавшихся незыблемыми диктатур. Так, возможность начать с чистого листа появилась у Германии в 1945‐м; у стран соцлагеря в 1989‐м и далее – у республик Советского Союза, в том числе у России, в 1990–1991 годах. Однако в разных странах падение репрессивных режимов привело к весьма различным результатам. Почему одни попытки подвести черту под тоталитарным прошлым и восстановить верховенство права оказались успешными, а другие – нет? Какие социальные и правовые институты и процедуры становились залогом успеха? Как специфика исторического, культурного, общественного контекста повлияла на траекторию развития общества? И почему сегодня «непроработанное» прошлое возвращается, особенно в России, в форме политической реакции? Ответы на эти вопросы ищет в своем исследовании Евгения Лёзина – политолог, научный сотрудник Центра современной истории в Потсдаме.

Евгения Лёзина

Политика / Учебная и научная литература / Образование и наука
Возвратный тоталитаризм. Том 1
Возвратный тоталитаризм. Том 1

Почему в России не получилась демократия и обществу не удалось установить контроль над властными элитами? Статьи Л. Гудкова, вошедшие в книгу «Возвратный тоталитаризм», объединены поисками ответа на этот фундаментальный вопрос. Для того, чтобы выявить причины, которые не дают стране освободиться от тоталитарного прошлого, автор рассматривает множество факторов, формирующих массовое сознание. Традиции государственного насилия, массовый аморализм (или – мораль приспособленчества), воспроизводство имперского и милитаристского «исторического сознания», импульсы контрмодернизации – вот неполный список проблем, попадающих в поле зрения Л. Гудкова. Опираясь на многочисленные материалы исследований, которые ведет Левада-Центр с конца 1980-х годов, автор предлагает теоретические схемы и аналитические конструкции, которые отвечают реальной общественно-политической ситуации. Статьи, из которых составлена книга, написаны в период с 2009 по 2019 год и отражают динамику изменений в российском массовом сознании за последнее десятилетие. «Возвратный тоталитаризм» – это естественное продолжение работы, начатой автором в книгах «Негативная идентичность» (2004) и «Абортивная модернизация» (2011). Лев Гудков – социолог, доктор философских наук, научный руководитель Левада-Центра, главный редактор журнала «Вестник общественного мнения».

Лев Дмитриевич Гудков

Обществознание, социология / Учебная и научная литература / Образование и наука

Похожие книги

Миф машины
Миф машины

Классическое исследование патриарха американской социальной философии, историка и архитектора, чьи труды, начиная с «Культуры городов» (1938) и заканчивая «Зарисовками с натуры» (1982), оказали огромное влияние на развитие американской урбанистики и футурологии. Книга «Миф машины» впервые вышла в 1967 году и подвела итог пятилетним социологическим и искусствоведческим разысканиям Мамфорда, к тому времени уже — члена Американской академии искусств и обладателя президентской «медали свободы». В ней вводятся понятия, ставшие впоследствии обиходными в самых различных отраслях гуманитаристики: начиная от истории науки и кончая прикладной лингвистикой. В своей книге Мамфорд дает пространную и весьма экстравагантную ретроспекцию этого проекта, начиная с первобытных опытов и кончая поздним Возрождением.

Льюис Мамфорд

Обществознание, социология