Возвышение Коли Ноликова

Яков Андреевич огляделся — людей поблизости нет. Машины тоже редко проезжают. Яков Андреевич стал зонтом упражняться в фехтовании. Зонт в воздухе свистел, зонт в воздухе гудел. А теплый воздух был как легкий кисель и наполнял всё вокруг.

Тут задырчал мотор и Балагуров прекратил размахивать зонтом. Мимо, в направлении хлебзавода, проехал грузовик с серым фургоном, на котором было написано "ХЛЕБ". Возвращался, значит. Балагуров вдруг почувствовал тяжелый запах падали. Хвост этого запаха вился от грузовика. А тут еще впереди из-за тополей проглядывала полосатая, красно-белая труба хлебзавода с годом постройки и двумя стержнями громоотводов наверху. Яков Андреевич всё сопоставил и остановился, поразившись своей мысли.

Но решил идти до конца.

Забор хлебзавода сплошной, выше человеческого роста. Балагуров дошел до двухэтажного здания проходной. Слева были закрытые ворота из прочной проволочной сетки, на две створки. Здесь еще угадывался трупный дух. По другую сторону крыльца проходной — торговое окошко, закрытое, с ценниками за стеклом.

Яков Андреевич вошел в дверь проходной. Внутри, в холле, путь заграждала будка с турникетом. Позади виднелось большое помещение с мозаикой на стенах, парой-другой кресел и фикусами в кадрах. В будке сидела вахтерша с газетой. Перед вахтершей была панель с кнопками и тумблерами. Балагуров попробовал пройти молча, однако не смог повернуть турникет. Вахтерша спросила:

— Вы куда?

— Я обычный гражданин. Я имею право знать, как изготавливается хлеб, который я ем?

— Вам нельзя без пропуска…

Яков Андреевич обеими руками проткнул ее зонтом — зонт через живот пригвоздил вахтершу к мягкой спинке стула. Голова вахтерши наклонилась, изо рта вылилась темно-зеленая, почти черная жидкость.

— Они все тут заодно! — прошептал Яков Андреевич, вытаскивая зонт.

Балагуров хотел нажать на кнопку, чтобы освободить турникет, но устрашился покойницы. И просто перелез, оторвав себе при этом нижнюю пуговицу на плаще. Яков Андреевич наклонился, чтобы поднять ее, и тут на него со спины напала вахтерша. Обхватила его шею и горячей, тягучей болью вцепилась зубами в ухо. Балагуров закричал, упал на пол вместе с вахтершой.

2

Пацаны — Дима и Вася — давно собирались пробраться на хлебзавод посмотреть, что там. И вот пошли. Причем ночью, часа в два. С собой взяли перочинные ножи.

О хлебзаводе ходили самые разные слухи уже сорок лет — с тех самых пор, как завод построили на месте ореховой рощи и кладбища не то солдат, погибших в 1812 году, не то людей, умерших от эпидемии холеры в 50-тых годах того же века. На территории хлебзавода осталась церковь, переоборудованная под склад. Мрачная, из кирпича цвета ржаного хлеба, она соревновалась по высоте с полосатой трубой пекарного цеха, а зеленый купол, сто лет некрашеный, наливной грудью слепо пялился в небо, угрожая тучам.

Местные жители — а восточнее хлебзавода, на пологом склоне большого холма, был частный сектор и редкие двухэтажные дома, построенные заезжей артелью немцев, которыми заправлял рыжий прусак по прозвищу Табакерка — начали проявлять беспокойство о заводе после того, как при строительстве оттуда на грузовиках, в открытых кузовах штабелями вывозились древние гробы. Стенки некоторых гробов были проломлены, наружу торчали кости — руки, ноги в истлевших штанинах, старые нелепые ботинки, падавшие прямо на дорогу.

Затем у хлебзавода будто начали видеть попа, раньше служившего в той церкви, что стала складом. До построения завода никто про этого попа толком не знал. Он вроде жил на втором этаже часовеньки, что стояла поодаль церкви и занимался в основном тем, что белил и подпиливал деревья, растущие среди могил. Вместо часовни стал гараж.

И вот в глухую полночь мятежный человек — бородатый, патлатый, в черной рясе — приходил под ворота хлебзавода и колотил по ним кулаками. Ворота тогда были не сетчатые, а деревянные. В округе слышалось — бух, бух-бух-бух! Начинали лаять собаки. Сначала одна, потом к ней присоединялись все. Лаяли и завывали.

Кроме того, непонятные, страшные вещи происходили около детского сада, сооруженного подле завода. Одной стороной детсад граничил с заводом, другой выходил на улицу, третьей на пустырь — склон горы, а четвертой черт знает куда. На пустыре, видно, раньше стоял частный дом, потому что там сохранились остатки сада — вишня, сирень росла. Землю кое-где вздыбили поросшие травой бугорки, образуя прямоугольники.

И вот детвора стала рассказывать, что из кустов дремучих сирени выползала покрытая зеленой плесенью и паутиной старуха, которая тянула к детям руку, выставив указательный палец. Палец тот превращался в наполненный светло-зеленой мутью шприц. Старуха норовила уколоть им детей. Дети отказывались выходить из помещения. Никакие уговоры не могли заставить их пойти на прогулку. Вскоре и няня Людмила Окаянная заявила, что видела, как зеленая старуха уползает назад в кусты.