Вперед, гвардия!

Моряки сняли каски, опустили головы. Кто они, эти неизвестные солдаты? Кто тщетно ждет их домой?.. Не ждите. Не вернутся они к родным хатам. Крепко спят солдаты, убаюканные смертью, оплаканные дрожащими осинами.

Крамарев надел каску, закинул автомат за спину и зашагал, бросив через плечо:

— Далеко мы с тобой забрались. Ишь, сколько месяцев лежат, а с них даже и часы не сняли.

Шли весь день, сделав короткий привал на обед. Потом Крамарев круто повернул на юг и вывел к дороге. Ни скрипа колес, ни одной живой души. Только следы шин на пыли, прибитой дождем.

— Мотоцикл, — сказал Пестиков, осмотрев следы. Крамарев кивнул, свернул в лес и пошел параллельно дороге. Пестиков отстал от него и крался сзади, прикрывая от внезапного нападения товарища, повторяя все его движения. Вот Крамарев остановился, рассматривает что-то. Машет рукой. Пестиков подходит к нему.

— Провод. Проследим.

Провод скоро соединился с другим, третьим. Наконец показалась небольшая деревня, разбросавшая свои дома на перекрестке дорог. Матросы легли на землю, слились с ней. Ни одного звука, ни одного движения. Деревня и дороги — как на ладони. Жителей почти не видно. Изредка между хатами мелькнет женский головной платок и опять скроется. Зато солдат и полицаев хоть отбавляй. Они стоят лагерем в садах, огородах и просто на улицах. Офицеры, очевидно, расположились в домах: около них мерно прохаживаются часовые, туда идут провода. Три станковых пулемета нацелились на лес своими бессмысленными тупыми рылами. С этой стороны нечего было думать проникнуть в деревню. Крамарев решил подойти с дальней околицы. Там лес отступал и большое поле, поросшее кустами, кончалось около приземистого черного сруба — бункера, в котором жили полицейские. Да и фашисты сюда почти не заглядывали. Изредка завернет на минутку кто-нибудь из немцев, отдаст распоряжение и снова уйдет.

— Отсюда пойдем, — сказал Крамарев. — Начнем с полицаев.

Пестиков промолчал: старшина отдавал приказ, а не спрашивал совета. Кроме того, он был согласен со старшиной. Прикрываясь кустарником, можно незаметно подползти к бункеру, посмотреть что к чему, а дальше — в зависимости от обстановки.

Так неподвижно пролежали до темноты, а потом тронулись в обход деревни. «Благодать, что они сами собак перебили», — подумал Крамарев, осторожно раздвигая кусты. Впереди шёл Пестиков: у него глаза как у кошки. Под ногами — кочки, поросшие осокой. Временами хлюпала вода, ноги тонули в жидкой грязи. Ее становилось всё больше и больше. Крамарев уже понял, почему деревня так плохо охранялась с этой стороны.

Вода заливалась за голенища. Всё труднее было вытаскивать ноги. Пестиков решил изменить направление, сделал несколько шагов в сторону — и провалился по пояс. Забулькала вода, и тотчас над болотом взвилась первая ракета, осветив всё вокруг. Крамарев упал между кочек и посмотрел на Пестикова. Его глаза скорее удивленно, чем со страхом, смотрели на старшину. Рот беззвучно раскрывался. «Окно», — прочитал Крамарев по движению губ.

Трясина всё больше засасывала Пестикова: жидкий обруч стягивал грудь. Холодок пробежал по спине Крамарева. Что делать? Сейчас бы наломать веток, бросить их Пестикову. Но как это сделать, когда ракеты хлещут черное небо, не дают подняться и малейший шум на болоте будет слышен в бункере?..

Хотя бы ракеты исчезли!.. Невыносимо видеть тоскливые глаза друга и оставаться простым наблюдателем… Поднять стрельбу и привлечь внимание к болоту? Пестикова, конечно, найдут… Может быть, и вытащат. Но не будет ли это страшнее смерти в трясине?

Крамарев еще раз взглянул на Пестикова, увидел его лицо, окаменевшее как у мертвеца, остекленевшие глаза и отвернулся.

Когда Пестиков посмотрел в ту сторону, где лежал Крамарев, его там уже не было. Лишь помятая болотная трава и зловонная пузырящаяся грязь говорили о том, что только сейчас он был здесь…

Не счесть, сколько раз Пестиков смотрел в глаза смерти, не боялся ее, хотя и любил жизнь. В бою он нашел бы в себе силы встретить смерть с открытыми глазами и погибнуть так, чтобы товарищи помянули его добрым словом. Но умирать одному, умирать бесславно в этой вонючей грязи — было страшно.

Пестиков рванулся, и сразу около него запузырилась грязь, ее холодные тиски поднялись выше. Пестиков вскрикнул и, тотчас бросив автомат, зажал руками рот.

Из-за туч выглянула луна и осветила его бледное лицо, по которому на грязные руки скатилась слеза.

3

Под Киевом, как и на Березине, стояла удушливая жара. Днепр обмелел, обнажив плешины песчаных отмелей. Затончик, в котором раньше стоял дивизион Норкина, тоже стал мельче и уже. Деревья вылезли из воды и теперь казались выше, а густая листва, покрытая сероватым налетом пыли, старила их, и создавалось впечатление, будто они недовольны чем-то и хмурятся, скрестив над водой свои ветви.

Тихо на оставшихся катерах, тихо и на берегу. Правда, и теперь пели девчата по ночам, но что это были за песни!

…Потеряешь ты свою фуражку
Со своей удалой головой…