Вперед,гвардия

— Семенов приказом запретил, — ответил Норкин и насупился. Почему Семенов категорически запрещает перестроение? Что это? Глупое упрямство или хитрый замысел высшего командования? Может быть, здесь место ложного удара? Может быть, гвардейцы должны привлечь к себе внимание? Стянуть сюда силы противника, чтобы в другом месте нашим войскам легче было прорвать фронт?

Много, очень много вопросов встает перед командиром а бою, и на все он должен дать правильный ответ.

Особенно волновали Михаила тральщики. И не только потому, что они были менее защищены, чем бронекатера. Тральщики и их команды составляли часть самого Нор-кина, с ними связал он свою судьбу, на них ушли Гридин, Никишин, Мараговский и другие товарищи еще по Сталинграду.

Действительно, тральщикам доставалось больше, чем бронекатерам. Едва они вошли в зону огня, как дот хлестнул по ним длинной очередью и пули защелкали по бортам, по палубам, зазвенели стекла рубок и, охнув, повалился на штурвал рулевой Анисимов. Его кровь залила лоцманскую карту Березины.

Никишин метнулся к рулевому, осторожно обнял его и спросил:

— Куда, Анисимов? Сам спустишься в кубрик?

Гридин наблюдал за Никишиным и с завистью думал, что он сейчас не смог бы так спокойно и ласково разговаривать с раненым. Вот что значит закалка войной.

Анисимов коснулся рукой груди, стал медленно сползать на палубу. Никишин, придерживая рукой штурвал, помог ему опуститься и взглянул на Гридина. Тот понял его, достал из сумки бинт, склонился над Анисимовым, на губах которого пузырилась кровавая пена. Нагнулся — и вовремя: мина, разорвавшаяся рядом с катером, начисто снесла тот угол рубки, где еще недавно он стоял. В рубке сразу стало светлее, запахло сгоревшей взрывчаткой.

Когда перевязка была закончена, Гридин вышел на палубу и остановился перед рубкой. Это не была пустая бравада. Гридин растерялся. Он впервые участвовал в бою как офицер. Правда, и сегодня его роль сводилась только к наблюдению, но сам он требовал от себя большего. Часто раньше, мечтая о подобном боевом крещении, он мысленно принимал решения, отдавая команды. Ничего подобного сейчас не было. Больше того, Гридин не понимал, почему тральщики остались одни, без прикрытия, перед разъяренным врагом, почему бронекатера сбились в кучу около бона и не пускают их вперед. Не знал он, не мог предугадать и дальнейшего развития событий. Все было непонятно и поэтому немного жутко.

А пули и осколки гуляли внутри катера, звенели о листы палубного настила, прислоненные к бортам, Гридин видел, как вдруг подогнулись ноги у пулеметчика Степанова и он, закинув голову, повис на ремнях. Гридин выскочил на надстройку, склонился над Степановым. Между глаз у него чуть кровоточила маленькая ранка. Гридин выпрямился и только взялся за ручки пулемета, как пуля сорвала с него фуражку, и вслед за этим острая боль пронзила левую руку, что-то ударило между лопаток.

— Товарищ старший лейтенант! — услышал Гридин голос Никишина и спрыгнул в рубку.

Никишин, бледный и осунувшийся за несколько минут, стоял у штурвала, навалившись плечом на стену рубки. Увидев Гридина, он провел языком по губам и тихо, но по-прежнему спокойно сказал:

— Примите командование. У меня нога перебита. Так Гридин стал командиром тральщика. Никишин опустился на палубу рядом с Анисимовым и закрыл глаза. Гридин старался не смотреть в их сторону. Все его внимание было сосредоточено на том, чтобы не налететь на бронекатера и не подставить тральщик под свинцовую струю, бьющую из дота. Гридин так увлекся, что не заметил, когда дивизион открыл огонь по батареям противника, не заметил залпов «катюш». Его только удивило внезапно наступившее сравнительное затишье. В это время и поступил доклад из машинного отделения:

— Товарищ командир! Пришлите замену! У нас все в лежку!

Гридин растерянно смотрел на переговорную трубу, словно она могла подсказать, кого можно послать туда. Но труба молчала. Значит, он один из команды катера еще держится на ногах… Никишин открыл глаза и спросил:

— Что им надо, старлейт?

— Помощи просят. Все лежат.

Никишин снова закрыл глаза, полежал немного неподвижно, потом, скрипнув зубами, перевернулся на живот и медленно пополз по палубе. Сзади, цепляясь за леерыые стойки, волочилась его перебитая нога. Гридин ничего не сказал, ни о чем не спросил. Все было ясно без слов. Катер остался в строю.

— Сколько времени, Борис Евграфович? — спросил Норкин.

— Девятнадцать.

— Почти час дерутся, — в раздумье сказал Норкин и продолжал, словно думая вслух: —А что, если Семенов только упрямится? Ведь если создавать видимость прорыва, то нужно ломиться всеми силами? Как думаешь?

— Факт… У меня там лучшая рота…

— А у меня кто? Не люди? — вспылил Норкин и решительно телефонисту: — Вызывай Семенова!