Вперед,гвардия

По недавнему полю боя шли Козлов и Норкин. Трупы, трупы, трупы… Они, как магнит железо, притягивали взгляды. Отворачивался от них матрос, а глаза его сами косили в сторону искалеченного человеческого тела, ощупывали труп, отыскивая ту рану, через которую вошла смерть.

Вот и первый взвод. В тельняшках, залитых кровью, лежат матросы.

Руки живых сами потянулись к фуражкам и бескозыркам.

— Товарищ майор! Первый взвод в количестве семи человек построен по вашему приказанию! — рапортует старшина второй статьи и отступает в сторону. Сзади него — короткая шеренга матросов. Короткая даже для отделения. Это весь взвод. Остальные лежат вокруг. У живых — осунувшиеся лица, злые глаза. Гимнастерки и брюки висят клочьями. Руки в крови, в грязи. Но автоматы блестят, как новенькие.

— Где младший лейтенант Рудаков? — спрашивает Козлов.

Старшина поворачивает голову в сторону куста. Там, под кустом, сжимая пистолет окостеневшей рукой, лежит бывший командир взвода. На виске у него запеклась маленькая струйка крови.

— Значит, сам? — спрашивает Козлов, носком сапога поворачивая голову трупа.

— Навалилось на него сразу несколько человек… Отрезали от нас… Думал — не выручим, — поясняет старшина.

Козлов и другие молча смотрят на того, кто еще вчера носил почетное звание офицера. Норкин не испытывает жалости к младшему лейтенанту. Это удивляет и беспокоит. Неужели он так огрубел? Он смотрит на товарищей и ни у одного из них не замечает ни жалости, ни сострадания.

— Пустышка! — вдруг слышит он за спиной шепот и оглядывается. Это сказал Копылов. В его глазах только презрение.

Глава шестая «КАРУСЕЛЬ»

1

Карпенко открыл дверцу кабины и вылез из машины. Осмотрелся. Здесь, в штабе Северной группы, кажется, ничего не изменилось: так же стоят у берега полуглиссеры, сонный кок копошится около камбуза, у входа в землянку Шурка чистит китель капитана первого ранга с таким видом, словно это важнейшая его задача. Стрельбы почти не слышно. Она ушла далеко на запад.

Единственная новинка — в тени деревьев виднеется несколько палаток с красными крестами. Карпенко из любопытства подошел к ним: пустые или уже с квартирантами? У одной из них он столкнулся с носилками, на которых несли Никишина.

— Мичман! Что случилось? — окликнул его Карпенко. Санитары остановились, опустили носилки.

— Как видите. — неохотно, чуть прерывающимся от боли голосом ответил Александр.

— Катера целы?

— Пока целы… А вы сейчас в дивизион или опять с поручением куда?

Карпенко понял, что Никишин не хочет разговаривать, и поспешил проститься с ним. Однако уходить, не узнав, что принес дивизиону вчерашний день, он тоже не желал. Его интересовала не судьба дивизиона (дивизионов много, а Карпенко один), ему нужно было знать, кто сегодня Норкин: победитель, которого, как известно, не судят, или побежденный, неудачник, «человек, не справившийся с обязанностями»? Исходя из этого Карпенко и определит, какую роль ему играть.

И он добился своего. Если Никишин не стал или не смог с ним разговаривать, то другие раненые были гораздо словоохотливее, и, направляясь с докладом к Семёнову, Карпенко уже лучше самих участников боя знал все его фазы: те видели сражение, были его участниками только на каком-то одном участке, они находились во власти боевого азарта, а он оставался лишь внимательным слушателем и впитывал в себя все сведения. И поэтому, когда Семенов, самодовольно улыбаясь, спросил: «Небось, уже слышал, как мы тут им хвоста крутили?» — Карпенко тоже улыбнулся, будто бы в порыве благодарности пожал его руку и ответил:

— Мы тоже времени даром не теряли.

— Ну и как? — Семенов насторожился, впился глазами в лицо Карпенко. — Что говорят?

— Как вам сказать, — словно в раздумье, замялся Карпенко старавшийся выиграть время, чтобы еще раз уточнить обстановку и не ошибиться. — Встретили меня неприветливо и, я бы сказал, недоверчиво.

Карпенко выдержал паузу. Семенов нетерпеливо сопел. Адъютант, будто бы занятый приборкой на заваленном бумагами столе, тоже старался не пропустить ни одного слова из разговора, который мог повлиять и на его личную судьбу.

— Но я им выложил все, как есть, и расстались мы почти друзьями, — продолжал Карпенко, решивший, что пока еще ничего не ясно, что успешные действия на Березине могут сильно укрепить позиции как Норкина, так и Семёнова, а следовательно, принимать открыто чью-либо сторону пока опрометчиво.

— Ну и что?

Нет, Семенов сегодня положительно не способен разговаривать по-человечески! Только и слышишь: «Ну и как? Ну и что?» И Карпенко, заверив его в искренней дружбе, поспешил удрать, сославшись на необходимость осмотра катеров. Семенов его не удерживал. Ему показались подозрительными бегающие глазки Карпенко и его уклончивые ответы. Однако на прощанье он сказал:

— А ты, чуть что, информируй меня. Как ни говори, а мы с тобой крепко связаны, Думаю тебя перетащить к себе флагманским механиком. Как смотришь на это?