Вперед и вниз

— Это была фатальная ошибка, — грустно сказал Патронский. — Вопиющий факт. Если хочешь, можем занести его в «Энциклопедию».

Буримеев так сильно сверкнул очками, что его оппоненты на долю секунды ослепли. Он сделал правой рукой неопределенно-округлый жест, который можно было истолковать как предложение всем добрым людям (в данный момент здесь отсутствующим) полюбоваться на ЭТО, и, не говоря больше ни слова, стремительно покинул комнату.

— По-моему, он расстроился, — сказал Кашлис.

— Неравнодушный человек, — Патронский начал разлив. — Все принимает близко к сердцу. К счастью, он не был вооружен. Неравнодушным людям нельзя доверять оружие.

— Им вообще нельзя доверять, — сказал Кутешихин.

Они выпили водки.

— Ну так как же с могучим смыслом? — спросил Кашлис, возвращаясь к разговору о картинах.

— Я пошутил, нет никакого смысла. Этот художник дурак и мазохист. Ладно бы издевался только над собой, а он все больше над персонажами. Где вы видели настоящих героев с такими наглыми мордами, как у этих льва и Геракла?

— Зачем же издеваться? Это подло, — сказал Патронский. — Автор обязан любить своих героев или хотя б уважать, чтобы потом не сделаться их заложником.

При последних словах Кашлис насторожился.

— Как это? — спросил он.

— Обыкновенно. Представь: у тебя придуман сюжет, выбран главный герой, который по ходу дела обзавелся характером, и вот однажды этот самый герой начинает качать права (в образном, понятно, смысле): ты, мол, дядя, загнул не туда, надо сделать так-то и так-то, иначе получится лажа. Автор мыслил все по-другому, но не считался с героем и теперь сам стал вроде заложника. Ему остается на выбор — гнуть свое и в финале похерить всю вещь или же поступать по-геройски.

— По-геройски… — повторил Кашлис и хотел еще что-то спросить, но ему помешало новое вторжение в их комнату Буримеева. Вид он имел еще менее равнодушный, чем прежде.

— Между прочим, у вас по какому поводу выпивка? — произнес он голосом, какой обычно прорезается у официальных лиц, когда они внезапно обнаруживают на своих плечах лежащее там бремя ответственности.

— Как всегда — по поводу ее наличия.

— Подождите, ведь нынче у нас церковный праздник! — вспомнил Кашлис. — День этого… святого…

— Да-да, — подхватил Патронский. — Я утром слышал по радио. Какой же это был святой?

— Стыдно не знать таких вещей, — упрекнул их Кутешихин. — Я не помню точно его имени, но это очень важный святой, за него грех будет не выпить. Или мы нехристи поганые? Присоединяйся, — позвал он Буримеева, — отметим великий праздник. Не держи на нас зла и забудь о своем дрянном коньяке.

— Это был хороший коньяк!

— Откуда ты знаешь? Ты же его не пробовал. Вот, выпей водки, тебе сразу станет легче.

— Меня мало волнуют эти православные праздники, — заявил Буримеев, направляясь к двери. — К тому же я, не в пример кое-кому, занят полезной работой, а в рабочее время я не пью…

Осознав, что противники сильны как числом, так и умением отбрехаться, а применение допинга дает им добавочные преимущества, Буримеев предпочел отступить, оставив за собой последнее слово. Он возвратился в свой кабинет, раздраженно упал в кресло, вполглаза просмотрел какую-то схваченную со стола бумагу, после чего перебрался к компьютеру и произвел серию бесплодных манипуляций «мышью». Не получив от всего этого должного удовлетворения, он вдруг вскочил, заперся на ключ, извлек из глубин тумбочки бутылку фирменного портвейна, налил три четверти стакана и выпил. Ему сразу стало легче.

— …А почему он не любит православные праздники? — спрашивал в соседней комнате Кашлис. — Он что, иудей?

— Он католик, — сказал Патронский. — Во всяком случае, он так говорит.

— Ему положено быть католиком, — сказал Кутешихин. — Вы разве не в курсе, что Буримеев португальский шпион? Там у них все католики. Если не верите, для эксперимента попробуйте заговорить с ним по-португальски — это будет ужасно. Он моментально расколется. Дело в том, что он и сам не знает, что он португальский шпион, потому что он закодирован, то есть загипнотизирован — одним словом, зомби. Заброшен из Лиссабона еще в младенчестве.

— Он не похож на португальца, — сказал Кашлис.

— На кого же, по-твоему, он похож?

— Ну, не знаю… На этого, на нигерийца! — неожиданно для самого себя выпалил Кашлис.

— Почему именно на нигерийца? — удивился Кутешихин. — Что за бред? Если уж кто из нас и походит на негра, так это как раз ты. Не лицом, а ужимками или еще чем-то, трудно понять чем.

— В самом деле, — поддержал коллегу Патронский. — Раньше я этого не замечал, а теперь вижу отчетливо…

— Вы будете смеяться, — сказал Кашлис, — но это факт: мне уже несколько раз снилось, будто я негр и меня собираются линчевать или что-нибудь в этом роде.

— Знаю-знаю, так бывает, — оживился Патронский. — Помните, как я однажды несколько дней подряд был похож на грека?

— Ты? На грека?! С таким антигреческим носом?