Вперед, Команданте!

– Коммунисты не признают ни Бога, ни собственности. Если ты веришь в Христа – тебя сошлют в Сибирь убирать снег. И даже штаны у тебя отберут – выдадут казенные. А еще, я слышал, у них все женщины – общие.

– Ты это у господина Фаньера прочел? Который про «вирус коммунизма» придумал – вот чихнет на тебя коммунист, и ты уже за Сталина. Ты в эту чушь веришь? Где это видано – чтобы вера как бациллы распространялась?

– Фаньер, конечно, врет как барон Мюнхгаузен. Но ведь факт, что коммунисты против Бога и собственности!

– Ага, ну а отчего сам папа у Сталина в друзьях? И я по пути сюда в Каракасе видел журнал из Испании – а там на обложке Лючия Смоленцева в собственном автомобиле и выглядит не хуже, чем дочка какого-нибудь Рокфеллера в журналах гринго.

Дон Педро, Эрнесто, все шестеро «гвардейцев», а также кто-то еще из миссии остановились в пансионате «Сервантес». Место было не самым респектабельным – но наиболее оживленным, поскольку большинство постояльцев были приехавшие в Гватемалу молодые энтузиасты, «желающие помочь революции». Пока что вся их деятельность выражалась в ожесточенных спорах между собой, и самой частой темой была: «Вот если бы я был президентом этой страны, то сделал бы…» Власти же Гватемалы привлечь этих добровольцев к благому делу вовсе не спешили – в первые же дни здесь Эрнесто был свидетелем, как некий Луис Гальего из Лимы, также приехавший сюда по своему желанию и за свой счет, писал прошение направить его хоть в самый отдаленный район страны, в джунгли Петена, чтобы работать врачом в индейских деревнях, – а ему отвечали требованием сначала подтвердить свой диплом медика и представить рекомендации[20]. К миссии Римской церкви отношение местных чиновников было более благожелательным – хотя и здесь какой-то дон Салас из министерства первоначально настаивал, чтобы все медикаменты и прочее имущество было передано гватемальской медицине, ну а вам благодарность за богоугодное дело. Но отец Франциско (номинальный глава миссии) встал насмерть: мы сами будем оказывать страждущим всю требуемую помощь.

Больше недели, однако, ушло на бюрократические формальности. Впрочем, это время также было потрачено с пользой – на осмотр медицинских учреждений столицы и знакомство с прочими достопримечательностями Сан-Хосе. Хотя для Эрнесто это было немного затруднительно из-за его астмы – столица Гватемалы лежит на высокогорье, в 1800 метрах над уровнем моря. В долине у вулкана – что говорил дон Педро про Коста-Рику, «раз в пятьдесят, сто лет извергается – и только бы успеть убежать». А еще тут, как рассказывают, бывают и землетрясения – наверное, оттого здесь высокие дома лишь в центральных кварталах, а большая часть столицы – это одноэтажные домики, часто окруженные садами. Здесь было очень много зелени – настоящий город-сад. И птицы поют в кронах деревьев, сам символ Гватемалы – это птица кетцаль, говорят, что у нее хвост и оперение радужных цветов. Но увидеть ее Эрнесто не сумел даже в местном зоологическом саду.

– Она не живет в неволе! – сказала Ильда. – А запертая в клетку – погибает.

Ильда Гадеа из Перу, с которой у Эрнесто оказались общие знакомые, еще по тому путешествию на мотоциклах. И она читала его изданный «Дневник», любила искусство и считала себя искренней сторонницей учения Карла Маркса. Вынужденная уехать из Лимы как противница диктатуры генерала Одриа, здесь она работала в Государственном институте развития экономики. Была на три года старше Эрнесто – и чем-то напоминала ему его мать.

– Это кецаль поет?

– Нет, тесонтле, «птица четырехсот голосов». Вон там он сидит – видишь?

– Совсем не красавец. На воробья похож.

– Как и в жизни: самая красивая птица – это павлин, а голос у него… Как часто бывает, что почет вовсе не тому, кто заслужил по праву!