Вперед в прошлое 2 (СИ)

Немногочисленные посетители бросили есть, уставились в тарелки с сомнением. Двое мужчин подозвали официантку, что они говорили, не давала расслышать музыка.

Не прошло и пяти минут, как повариха принесла две порции пюре с огромной котлетой и горкой квашеной капусты. Аппетит, который вроде как пропал, вернулся. Я сразу же отрезал кусок котлеты, сунул в рот, но опасность мне не грозила, и мир сохранил четкость. Попал бы в средневековье — устроился бы к королю пробовать еду, проверять, не отравлена ли она.

Официантка, виновато отворачиваясь, поставила на стол заказанный мной графин с компотом.

— Выдыхай, — сказал я бабушке и налег на еду, но она не спешила, с сомнением ковыряла котлету.

— Может, пойдем отсюда?

— В этот раз свежее, — уверил ее я.

Не хочу никуда уходить. Задолбался бегать. Лучше сдохнуть, чем опять сайгачить по окрестностям. Покончив с обедом, я достал блокнот с переписью товара, ручку и спросил у бабушки:

— У тебя сколько?

— Чего сколько? — Она все еще гоняла кусок котлеты по тарелке.

Я потер пальцами, изображая пересчет денег.

— А, — сообразила она. — Сорок.

— У меня двадцать… Прикинь! Всего семьдесят! — я наклонился над столом. — Не тридцать! В два раза больше!

Теперь надо посчитать чистую прибыль. Потратил я на абрикосы 4500, а получили мы с них примерно 37000, ведь несколько килограммов продали по тысяче, а не по полторы, и сколько-то потеряли на поштучной продаже. В картошку вложена 1500, получено 8500 чистыми. Орехи — 200 вложено, 1300 получено. Фантастика! В черешни не вложено ничего, они с бабушкиного дерева, а получено 26000, ведь сколько-то мы выбросили и немного раздали.

Из прибыли вычитаем вложенные 6700, получаем 62800. Отнимаем двадцатку за лекарства, и выходит, что на руках у нас 42500! Я обвел цифру кругом и подвинул блокнот бабушке. Она глазам своим не верила и беззвучно шевелила губами.

— Я потратил свои, что заработал на ставриде, ни из отцовских ничего не взял, ни из тех, что занял! Шестьдесят за рейс!

— А что же будет, когда наши абрикосы пойдут, они красивее этих мелких армянских, — задумчиво проговорила бабушка.

— Они не только у нас поспеют, а везде, и стоить будут, как сейчас — черешня. Только везти их сложнее — уж очень хрупкие.

— Наши созревают в начале июля и раньше, чем у всех, успеем снять сливки.

— И хорошо! — кивнул я, потер руки. — Просто здорово! Абрикосы и орехи, вот что самое интересное.

— А осенью — хурма…

— То вообще экзотика! — согласился я, хотел припомнить, как они с тетей Ирой меня отговаривали и чуть ли не за придурка держали, но не стал.

Простимулированный победой, я крутил в голове планы, как бы увеличить оборот. Нанять грузчика здесь и там? Почему бы и нет, с такими доходами мы сможем себе это позволить. Да хоть на такси возить товар на рынок! Вот только нужно присмотреть другой рынок, желательно поближе, и нормальный, а не как этот был; выкупить место, охранникам отстегивать, чтобы никто не вздумал нас гонять, как эти азеры или кто они, нанять продавца…

Стоп! А вот с этим сложности. Сейчас девяностые, он сбежит с деньгами и ищи-свищи. Свой человек нужен, надежный.

— Сбегаю-как я еще раз деда наберу. — Я поднялся, бабушка осталась сидеть.

От еды клонило в сон, пошатывало. Чую, буду дрыхнуть в поезде без задних ног. Выносить будут — не проснусь.

Дед так и не ответил. Да что ж такое! Сейчас же около восьми. У него есть дача, и он там, как и многие москвичи? Я повесил трубку, планируя позвонить ему в девять, перед самым нашим отъездом. Жаль, что не получилось, и столько свободного времени пропало!

Когда я вернулся, бабушка дремала, держа на руках рюкзак с деньгами.

— Который час? — спросил я.

Она встрепенулась, глянула на часы.

— Пятнадцать минут девятого.

— Поезд придет на свой путь через час. Нет смысла толкаться на вокзале, сидим и дальше здесь.

Бабушка дремала, я за ней приглядывал, хотя и сам готов был заснуть сидя. Кафе по-прежнему было полупустым — еще бы с таким-то обслуживанием! Бледная официантка нас предпочитала не замечать, и, когда пришла перемещаться на вокзал, демонстративно отвернулась.

— Четыре тысячи сэкономили, — сказала бабушка на улице. Надо же, и как ты почуял, что борщ испортился? У меня нюх хороший, кислятиной он точно не вонял.

Промелькнула мысль, что, догадавшись, что мы с деньгами, нас хотели наклофелинить и обобрать, но я отогнал ее. Скорее всего, борщ даже не прокис, а простоял несколько дней, и в нем расплодилась кишечная палочка, сальмонелла или что похуже.

Но на всякий случай, когда мы шли по улице, я оглядывался, выискивая слежку. Было чисто. Перед зданием вокзала мы разделились: я с тележками шел впереди, бабушка — отставая метров на пять. У нее были только второй рюкзак и пакет.

Ожидая, когда объявят наш поезд, мы подперли стену, разделенные семейством с двумя галдящими мальчишками лет шести и десяти. Младший донимал старшего, получал подзатыльники, жаловался родителям, которые, не особо разбираясь, срывались на старшем. В итоге он надулся, скрестил руки на груди и отошел к бабушке.

— Ну и иди, — сказала мамаша, — пусть тебя эта цыганка заберет!