В общем, поглядел Иван в потолок да на лик Серафима Саровского над головой и опустил глаза. На животе у него лежала толстая пачка бумаг, перетянутая резинкой для нижнего белья. Он резинку снял и перелистал все бумаги. Глаза сами вылезли из орбит, взлетели на лоб и в таком виде, уложив бумажки в стопку, он понёсся к отцу Симеону, главврачу Афанасию Ухтомскому. Тот почитал всё внимательно, но спрашивать, откуда такие секретные документы, не стал. Видно было, что догадался.
– Не суть насколь праведен путь твой, Иван, – сказал он и перекрестился на четыре стороны. – Да послужит себе в наказание сила нечистая делу праведному. Может и одумается, да придет к Богу. А и не придет – хрен бы с ней. Коммунизм, Ванёк, если бумажки правильно использовать, считай уже, победил в отдельно взятом колхозе. А там и дальше – дорога широка. Про меня не забудь, наставника твоего. Церковь мне восстанови размером поболее, да денег отсыпь при случае немало на божьи дела. Свечки, крестики, «волгу-ГаЗ 21», чтоб по сану мне пришлась. Тебе ж тут ещё жить да жить. Лечиться да молиться. Ступай к Первому. Обрадуй и зачинай деятельность прямую. Непосредственную. И он осенил Ивана крестом да иконой «пресвятая троица», которая, как клялся отец Симеон, оказалась оригиналом работы преподобного Андрея Рублёва. Но каким чудом занесло её в Зарайск, смущался предположить и он.
Через полчаса Ваня уже входил в кабинет управляющего будущим коммунизмом секретаря Червонного-Золотова.
– Чего, Ванятка, акции Нью-Йоркской товарно-сырьевой биржи принёс? У кого украли? Или Олаф Пятый подарил? И кому мы их сбагрим здесь, в нищем Зарайске?
– Вы, Максим Ильич, кличьте сюда главную бухгалтершу Марьванну, – Иван запыхался не от бега, а от волнения и предвкушения чуда.
Секретарь взял кипу, позвонил бухгалтерше и снял с пачки резинку.
– Начнем, бляха офицерская! – начал он бодро. Но, перелистывая бумаги, замедлился, побледнел, покраснел, поседел висками и распустил галстук. Дыхание его стало мелким и прерывистым, а пальцы задрожали так зябко и аккуратно, будто под рукой у него лежала эфемерная, лёгкая как пылинка золотая паутина высшей пробы.
– Кхе! – сказал он с победной нотой на последней букве. – Не Ленин – наше всё! Не Пушкин! И не советские непобедимые вооруженные силы! А вот эти неказистые бумажки, которые только черти могли добыть. Человеку не под силу такое.
И они стали читать вдвоём вслух. Громко, отчётливо и так увлеченно, будто Червонный в детстве не дочитал «Трёх мушкетеров» и дорвался только сейчас. А Ваня впервые увидел букварь и ошалел от возможностей всяких букв.
– Фонд мира! – восклицал Золотов. – Вот тут про него всё. И где он, и сколько народа там, какими деньгами ворочают, а, главное, никто их не проверяет и не спрашивает – куда они суют деньги. Во имя какого мира. Дают безвозмездно и собирают с богатых, бедных и желающих подарить фонду миллион. Ой, как хорошо. И начальник у них вряд ли чего в бухгалтерии шурупит. Борис Полевой. Писатель. Очень, кстати, хороший. Герой труда, лауреат трёх сталинских премий! Человечище! «Повесть о настоящем человеке» читал? Прочти, Ваня. Гениальная книга про лётчика Маресьева. Но как его занесло в этот водоворот денег? Ну, да ладно. Это первое. Вот про них написано: принимают пожертвования от богатых. А откуда в СССР богатые? Но написанному надо верить. Ну, желающие сдать в фонд миллион – это обычные люди. Хотят помочь бедам братьев и сестер по социализму.
– Так дальше читайте, Максим Ильич, – Иван потянул руку к листочкам.
– Переедание вредно для желудка. Избыток информации – для башки стресс, – секретарь поправил галстук и медленно возвращался сам в себя. – Мы освоим пока первый пункт. Значит так. Сперва я еду в Москву сам. Не попаду к Полевому – найду заместителей. Надо официально открыть в Зарайске филиал фонда. Чтобы мы и от них деньги получали на ликвидацию бед наших, и своих подпольщиков промышленных трясли, добрых простых людей просили пожертвовать сиротам, погорельцам, инвалидам и так далее. И им будет хватать. Да и мы на коммунизм по сусекам скрести не будем.
Иван кивнул. Согласился.
– Остальное завтра дочитаем.
А тут и бухгалтерша пришла. Они с секретарём сели прикидывать сальдо да бульдо, связанные с Фондом Мира, а Ваня домой пошел. В Храм-дурдом. Где ждали от него Гриша с Олежкой новостей хороших.
– Ну, что, пацаны! – обнял обоих Ваня. – Теперь, кажется, можно без хвастовства заявить себе и миру, что коммунизм в долбаном этом колхозе мы сварганим к весне. В полном объёме. А дальше руки дружественных нам фондов, профсоюзов и прочие хитромудрые грабли в руках здорового тела социализма сгребут к ногам нашим счастье, которое, как нас учили, не в деньгах, а в их количестве. Извините за пафос.
И стало в храме светлее. Заткнулись «косившие» под идиотов здоровые духом друзья по диспансеру. И от икон всевозможных полился нежный тёплый свет. Покоя сердцА и залечивая ещё слегка болевшие затаившейся неуверенностью дУши.
Глава одиннадцатая