Впереди - Берлин!

Еще один склад заполняли волосы. Здесь - тот же изумляющий "порядок": волосы брюнетов - отдельно, шатенов - отдельно, блондинов - отдельно. Дальше шел склад зубов: отдельно по порядку разложены протезы, золотые коронки.

Потом нам показали белую чистую камеру с душем. Здесь мылись заключенные. Потом их приводили в другую чистую камеру, где стояли широкие мраморные столы. Рядом с ними поблескивала нержавеющей сталью сложная медицинская аппаратура для выкачивания крови.

Следующее помещение было уже для трупов: специальными приборами здесь извлекались остатки жира. Еще дальше снимали кожу. Сумочки и абажуры из человеческой кожи с татуировкой ценились особенно высоко. Останки заключенного - кости с внутренностями и мышцами - сжигали в печах, а пепел шел на удобрение огорода.

Но фабрика не справлялась. Узников поступало слишком много. Тогда эсэсовцы помогали производству: они пробивали людям черепа железными палками, которые сейчас были поставлены рядом с печами. Так достигалась "экономия" свинца.

В лазаретных книгах мы видели записи веса заключенных: взрослый мужчина 32 килограмма! Из такого не вытопишь жира, его желтая кожа не годится на изящную сумочку для фрейлин, да и крови с него не много возьмешь. Таких заключенных вели на пятое поле.

Мы были на пятом поле, когда арестованные фашистские палачи отрывали там трупы своих жертв. Из груды развороченной глины проглянула ножка ребенка.

- Дегенераты! Убийцы! Садисты! - неистовствовала толпа поляков.

Не так давно сюда пригоняли колонны узников. Они ложились плотно рядами, и автоматчики поливали их свинцом. В эти часы вокруг лагеря гремели репродукторы, заглушая предсмертные крики и хрипы. Все знали: если румбу сменил фокстрот - значит, расстреливают.

Мы видели баллоны со страшным газом "циклоном". Газ был специально приготовлен "только для Востока". Когда "циклона" оказывалось мало - людей травили хлором. Через синий глазок палачи наблюдали за происходящим в камере...

Крематориев не хватало. Иногда убивали по восемнадцать тысяч в день, иногда и по тридцать. Начальник крематориев эсэсовец Мунфельд изощрялся, чтобы увеличить пропускную способность печей. Почти две нормы выполнял оберфюрер.

Мы заглянули внутрь печи; кирпич был деформирован от невероятной жары, чугунные шиберы оплавились.

В бараках стены были испещрены надписями. Запомнилась одна из них: "Умри так, чтоб от смерти твоей была польза".

Один из наших политработников застыл перед маленьким карандашным рисунком. Не было ни текста, ни подписи, только простой тихий украинский пейзаж. Сколько предсмертной тоски по родине глянуло с серой барачной стенки!

Теперь в лагере каждый день шли митинги. Толпы верующих пели "Богородицу", коммунисты - знаменитую польскую "Роту" - "Присягу". Казалось, они присягали отомстить за Майданек. На митингах выступали люди, оставшиеся чудом в живых.

- Я видел, - говорил при нас возчик Владислав Скавронек, - я на собственные очи видел, как эсэсовка привела в крематорий шестерых детей. Это были крошки от четырех до восьми лет. Начальник крематория Мунфельд сам их расстрелял из револьвера и отправил в печь.

- Я видела, как эсэсовка убивала моих подруг. Она раздевала их, избивала бичом и засекала их до смерти, - говорила бывшая заключенная Майданека.

Мы не узнали тогда имени эсэсовки-садистки. Теперь нам известно, что это была Ильза Кох.

Сознаюсь, что даже нам, танкистам, было страшно в этом лагере. Казалось, что отсюда нет выхода. Вспоминалась надпись, которую поэт поместил над воротами "Ада": "Оставь надежду, всяк сюда входящий". Но живые свидетели продолжали рассказы. Люди боролись и здесь, отсюда бежали русские пленные. В первый раз семнадцать русских на работе в лесу лопатами убили охрану и ушли на восток. Это называлось - "штурм лопатами". Второй раз бежали ночью: забросали проволоку (тогда еще не электрифицированную) пятью одеялами и ночью уползли восемьдесят человек. Пятьдесят их товарищей по бараку испугались опасностей побега - их всех наутро фашисты расстреляли тут же на месте.

Здесь погибли русские, поляки, евреи, итальянцы, чехи, украинцы, греки, сербы, литовцы, албанцы, латыши, белорусы - полтора миллиона человек.

Наши политработники, офицеры и солдаты увидели лагерь собственными глазами. Они рассказывали о Майданеке молодым бойцам, учили их не только ненависти к врагу, но и любви к освобождаемым от ига Гитлера народам. Майданек был местом, где великая человечность и великое интернациональное значение нашей борьбы становились особенно ясными.

Нам стали потом известны планы гитлеровцев в отношении Польши и других стран Востока.

"Отныне, - писал генерал-губернатор Польши Франк в 1939 году,политическая роль польского народа закончена. Он объявляется рабочей силой, больше ничем... Мы добьемся того, чтобы стерлось навеки самое понятие "Польша"".