Впереди — Днепр!

— Ну, Костя, — обнял Чернояров Дробышева, — осталось всего полчаса. Я пошел к своему расчету. Тебя прошу только об одном: не горячись и не допускай, чтобы противник обошел тебя. Главное — действовать решительно, дерзко и стремительно! Ну, — сжав плечи Дробышева, прижался он колючим подбородком к его щеке, — всего самого лучшего! Держись, от нас зависит судьба многих людей.

Чернояров резко отпустил Дробышева и растаял в черноте траншеи. От душевной теплоты и нежности Черноярова Дробышев почувствовал неожиданные слезы и, стыдясь их, сурово сдвинул брови. Но сколь ни решительно осадил он свою, как ему казалось, сентиментальность, на душе у него было радостно и тепло.

Козырев, Гаркуша, Тамаев и шестеро пулеметчиков из шестой роты, тесно окружившие пулемет, вполголоса переговаривались, доедая консервы.

— Сидите, сидите, — заметив их торопливые движения, сказал Дробышев. — Как ужин, ничего?

— Пидходяще, — отозвался Гаркуша, смачно прожевывая, — вот же б того самого пивка или хучь кваску с ледочком и тоды бы не фронт був, а курорт той черноморский.

— Не курорт, а праздник настоящий, — весело проговорил кто-то из автоматчиков. — Видал, какой фейерверк и на земле, и в небе.

— Только музыки не хватает, — так же шутливо добавил пулеметчик.

— Як не хватает? — притворно возмутился Гаркуша. — Ось це слухай.

Где-то совсем невысоко в темном небе равномерно и приглушенно рокотали моторы нескольких самолетов.

— Наши «кукурузнички» фрицу нервы трепать идут, — с уважением и теплотой сказал пулеметчик. — Ох и неугомонные же эти наши У-2. Умеют насолить фрицам. Пленные говорили, Гитлер всякому, кто У-2 собьет, — крест на грудь и в отпуск на целый месяц.

Навстречу невидимым в ночном небе самолетам из расположения противника потянулись мерцающие трассы пуль, но легкие самолеты все так же ровно и неторопливо потрескивали мотором, словно презирая врага и надеясь на свою дерматиновую обшивку, как на толстенную, непробиваемую броню. Вскоре гул мотора ближнего самолета оборвался. Стрелки и пулеметчики замерли в тревожном предчувствии. Но прошла всего минута или две, и мотор еще резвее и легче застрекотал, а впереди, где был противник, блеснув короткими, вспышками, ахнули взрывы.

— От це ж хитрец, — хлопнув ладонями по коленям, воскликнул Гаркуша, — притих, як вмер, пидкрався куды треба и — бабах по голови самого наиподлющего хрица!

Дробышев присел рядом с Козыревым, закурил, как и другие, пряча огонь папиросы в рукав, и с радостью вслушался в оживленный разговор. Сейчас все эти девятеро сидевших тесным кружком людей, с которыми он скоро начнет выполнять трудное и опасное задание, казались ему одним большим и сильным человеком, готовым перенести любые испытания. Дробышев был доволен, что ему удалось доказать Черноярову, что весельчак и балагур Гаркуша, хоть и не был ни коммунистом, ни комсомольцем, человек крайне необходимый в группе прикрытия отхода. Вспомнив, что Гаркуша и Тамаев, да и сам станковый пулемет были из расчета Чалого, он пожалел, что его нет здесь, вместе со всеми. Со своим злым, но лихим и отчаянным характером, он в эту ночь был бы незаменим. А сейчас Чалый, очевидно, лежит в медсанбате, обессиленный двумя тяжелыми ранами и большой потерей крови, и наверняка ворчит и сердится на врачей и сестер.

«А как же Валя, где она?» — вспомнив медиков, подумал он. За весь день боя он не только не видел Валю, но ничего не слышал о ней. Говорили только, что медпункт на прежнем месте и его не задели ни бомбы, ни снаряды.

— Скоро? — едва уловимым шепотом прервал его мысли Козырев.

— Еще десять минут, — взглянув на светящийся циферблат часов, ответил Дробышев.

Вопрос Козырева сразу же изменил настроение Дробышева. Он встал, прилег грудью на бруствер траншеи и всмотрелся в темноту. Он хорошо знал, что сейчас между ним и противником в двух траншеях еще сидят наши стрелки, пулеметчики, бронебойщики. Но вот минутная стрелка подойдет к цифре «12», и все, кто сейчас занимает две первые траншеи, ходами сообщения двинутся в тыл, а он, Костя Дробышев, с тремя пулеметчиками и шестью автоматчиками окажется лицом к лицу с противником. Правда, там, далее, останется точно такая, же группа Черноярова, а еще левее три подобных группы из первого батальона. Но и Чернояров, и особенно, другие группы будут далеко, растянувшись по всему двухкилометровому фронту. Все эти торопливо наплывавшие мысли тревожили Дробышева. Чтобы отвлечься от них, он подошел к пулемету, ласково погладил холодный металл и вдруг вспомнил, что с этим самым пулеметом они с Чалым ползли по снегу к высоте, за которой укрылись фашистские пулеметы.

«Друг ты мой, дружок, — мысленно сказал Дробышев, держась за рукоятки, — под Воронежем не подвел ты, послужи честно и теперь».

Этот мысленный разговор с пулеметом, как с живым: существом, который в другое время он бы высмеял, сейчас наполнил Дробышева новыми силами и уверенностью, что все будет хорошо.

— Ну, товарищи, — отойдя от пулемета, заговорил он с удивительным спокойствием в голосе, — время! По местам!..