Впереди лежачий полицейский

Дверь лифта не хотела закрываться, пропуская невидимых пассажиров и всех моих зверей заодно. Это мгновение кажется таким длинным, когда ты осознаёшь, что он мог выйти на каком угодно этаже, но он всё ещё с тобой – «предмет» твоей невозможной радости. Будто бы кошку сажаешь на колени, а она ведь независимая, не любит директивных действий – иногда категорически против, а то возьмёт и свернётся калачиком, и ей почему-то хорошо. А ты знаешь, Влад, как бы я хотела назвать кошку? Грейс, Долорис, Барбара, Энди, Роуз, Розмарин или Дива! Когда-то в деревне у бабушки была кошка. Я помню, её принесли котёнком в два месяца. Бабушка бесцеремонно перевернула её брюшком, как в магазине: «Смотрите – это у нас Ксю-ю-юша». Я помню, кидает ей на пол целлофан от сосиски, а я говорю: «Бабушка, зачем её кормить целлофаном? Чтоб какашки сразу упакованными выходили? Может бы, ей еды надо?» И эта Ксюша всё время жрать хотела, но ей по деревенскому правилу кидали одни объедки или что-то подпорченное. Бабушка хоть и придумала ей ласковое имя, а не могла избавиться от манеры называть всех, кто не несёт яйца и не идёт на мясо, мордами и кабыздохами. Кошка как-то выкручивалась и постепенно выросла. Однажды утром на кухне стоит она на столе обеими лапами в большой миске с творогом – там, наверно, было килограмм – и ест жадно, заглатывает в себя большущими кусками, ещё больше: «Наконец-то… я всё это сливочное буду жрать-глотать, хоть пристрелите меня, всё равно буду». И мы с бабушкой такие, на пороге, немного онемев, и бабушка как закричит: «Воровка!» И замахнулась бросить в неё поленом. Я спасла её тогда, кошку, схватив под передние лапы. Мы улизнули в дальнюю комнату, она, облизываясь, дрожала от счастья, а я убаюкивала её, как куклу, тайно радуясь нашему общему успеху, и говорила: «Ксюшенька, ещё свои лапки оближи – они у тебя тоже в твороге». Я всегда считала, что кошки – маленькие люди. А потом в городе была кошка Сольбинка, она же Сольба, хотя ей больше подходило имя Розмарин. Такая аккуратненькая, умненькая и вся из себя чёрненькая с белой грудкой, как у артистки из немого кино. Винтаж. Я тоже думала, что она маленький человек, и мечтала ей нацепить красную бабочку, отороченную золотом, и как только надела на неё, на утро проснулась – а кошка исчезла, сиганула из окна. Я только по факту поняла, что дом пустой, лето, жара – окна настежь. Во дворе её не было, у меня так сильно сжималось сердце, весь день мне казалось, что я поднимаю голову, а на меня сверху летит пушистый белый животик с растянутыми как крылья лапами и красный галстук-бабочка на шее, с золотом. Она, как летяга, жмурится от страха и только лапы трепещутся на сильном ветру, от которого даже деревья гнутся и из ушей вырывает наушники с музыкой. Она, неудавшаяся Розмарин, маленькая меховая дурочка, летит с десятого этажа, не догадываясь, как это больно – шлёпнуться со всей силы. Мне становилось не по себе, когда я представляла, как она должна была расплющиться о землю, как бомба разорваться на кровавые куски. Это был кошмарный сон. Вечером я бродила по дворам, мне её, глупую, было так жалко. Я заглядывала в подвалы, под лестницы, под машины, даже в мусорку, где много этих «ароматных» тележек. Только когда стемнело, она выползла из тайника и начала мяукать громко и жалобно, и я её принесла домой. «Бомба» моя ожила, а бантик красивый где-то потеряла.

Мы едем в лифте целую неделю, падаем и падаем, растопырив невидимые крылья. Есть такое чувство, когда держишь в руках тяжести, на плече – сумка, ноутбук, и голоса в голове – тоже такая тяжесть, как плохая музыка: «Ты уходишь? Как жалко! А почему? По какой причине? Сколько лет! Не переживай, всё только начинается!» – голоса, всюду призрачные голоса… Хотя догадываюсь, что через пару дней обо мне уже перестанут вспоминать – ведь этот офис, как и любой другой, – человеческая мясорубка.

Лифт дёрнуло, меня затошнило кофе, головокружение. И кто-то в моей голове снова заговорил с тем интересным мужчиной: «Эй ты, мой попутчик в лифте, красивая модель человека, ты хотел бы узнать всю правду? Ведь никто, кроме меня, тебе её не расскажет – есть ещё половина пути – твой единственный шанс ожить в этом мёртвом доме. Хочешь или нет – слушай, ты мой заложник, пока не приедем вниз или пока я тебя не расстреляю из невидимых пушек, сучьё ты высокомерное, бессмысленный омертвевший памятник имени Ленина.