Впереди разведка шла

— Я вот никогда не думал, что стану военным,— поправил комбат иголкой шинельный фитилек.— На гражданке занимал пост начальника отдела кадров в тресте «Удмуртлеспродторг». Как, звучит? То-то... А было мне тогда знаете сколько? Восемнадцать. Знаний — с гулькин нос, но старался. А тут война, беда нагрянула. В военкомате — толчея. Спрашивают: «Где повестка?» — Хлопаю глазами: «Какая повестка? Война идет, а вы о бумажке спрашиваете».— «Покажи тогда военный билет!» — «Пожалуйста».— «Но у тебя ведь бронь».— «Да то по ошибке записано. Я отлично стреляю...» Говорят: «Понадобишься — вызовем. А сейчас топай...» На следующий день снова осаждаю военкоматовское начальство. Опять осечка! Лишь через месяц вызвали. Рад, конечно, на фронт еду. Поехал... Да только не на фронт, а в Уфимское пехотное училище. Там мальчишеское представление о командирстве враз выветрилось. И теперь, ребята, когда хорошенько понюхал порох вперемешку с махрой, кровью не раз умывался, скажу: на войне прежде всего нужна ясность ума. Все остальное — потом: и смелость, и энергия, и, простите за высокий штиль, беззаветность. Особенно это важно для командира, какие бы погоны он ни носил — сержантские или генеральские. Там, где солдата может охватить буря чувств, эмоций, командир обязан сохранять железное хладнокровие. В противном случае не поздоровится и ему, и его подчиненным...

Я смотрел на сидящих и думал: какие же мы молодые! Мне недавно стукнуло двадцать, комбату — двадцать один, Ермакову, начальнику разведки бригады,— двадцать четыре... Да, война не смотрит в метрики, а берет цепко за шиворот и швыряет в смертельный водоворот — плыви! И надо барахтаться, надо выплывать, не сдаваться, превозмочь свою беспомощность, слабость, неумелость. Это потом придут мудрость и опытность, знание тяжелого фронтового ремесла.

Каверзнев заварил крепкий до черноты чай, стал разливать по кружкам.

— Вот вы все о боях-сражениях, товарищ капитан, а места для любви и не оставили,— хитровато прищурился Петр.

— Робкий я по этой части, Петруша. Девчата меня книжным женихом окрестили. Днем работа, вечером — книжки. А любовь есть, настоящая. Сейчас она горем, кровью испытывается.

— А у вас зазнобушка была, Александр Денисович? — не унимался адъютант.

— Мы по этой части сродни с Семеном Михайловичем. Может, и побежал бы на свидание, так в разведку надо идти. Нет времени...

Разошлись, когда рассвет растворил желто-белый призрачный свет лампы...

...Непривычно мирно текла жизнь в резерве. К нам приезжали делегации трудящихся из различных районов. Гости навещали раненых в медсанбате, угощали их молоком, маслом, сушеными фруктами.

А в начале октября произошла еще одна встреча — волнующая и незабываемая. Гвардейцы принимали бывшую участницу подпольной молодежной организации «Молодая гвардия» Нину Иванцову. В начале войны она по рекомендации райкома комсомола прошла специальную подготовку, была оставлена для работы в тылу врага на временно оккупированной территории. Затем Нина вступила в ряды «Молодой гвардии» — доставляла донесения боевых групп, осуществляла связь с партизанами, распространяла листовки.

Сердца гвардейцев наполнялись ненавистью к врагу, когда они слушали рассказ о гибели юных патриотов, о дикой расправе, учиненной над молодогвардейцами.

— Разве люди могли так поступить? — с гневом спрашивал товарищей командир танка «Донской казак» лейтенант Линник. И сам же отвечал:

— Нет! На это способны только дикари, людоеды. Поклянемся, друзья, что не будем знать покоя до тех пор, пока не уничтожим на нашей земле последнего фашистского зверя...

Нина Иванцова провела в корпусе десять дней. Потом она ушла на фронт. Воевала, была комсоргом батальона, награждена орденами Красной Звезды, Отечественной войны II степени, медалью «Партизан Отечественной войны» I степени...

А мы снова собирались в долгий, трудный и опасный путь. Прощай, Волноваха! Прощай, город, чье имя понесем отныне на своем гвардейском знамени!

Берег левый, берег правый...

Опаленный огнем, омытый кровью, еще не вздохнувший полной грудью после отгремевшей грозы в донецкой степи, гвардейский корпус догонял убегающего врага, чтобы не дать ему оторваться, чтобы снова навязать ему бой.

Дует ветер, прозванный в Приазовье «губатый». Свежевыстиранные гимнастерки уже припорошило солью, все та же пыль — спутница колонн. Но настроение у всех приподнятое — за плечами остались Сталинград, Ростов, Маныч, Новочеркасск... Десятки рубежей и позиций с причудливыми названиями, сооруженных по последнему слову фортификации, прорваны в Донбассе. «Черепаха», «Крокодил», «Саламандра», «Черная ящерица»... Сгинули все эти «пресмыкающиеся», пропали.

А впереди — «Даешь Днепр!» Но дойти до него, испить желанной водицы можно, лишь перешагнув через оборонительный рубеж на реке Молочная, который немцы пышно и грозно из любви к высокому слогу нарекли «Вотаном» по имени мифического божества древних германцев, бога ветра и бурь, бога войны. Знак Вотана — изображение головы буйвола. Этот рубеж был южной оконечностью Днепровского вала.